|
— Не стоит больше разговаривать: приберегу свою корову, а ты — деньги. Пойдем-ка лучше разопьем бутылочку. Они возвратились на кухню. Рабочие только что встали из-за стола. Крошки хлеба валялись на дне недопитых стаканов пива. Груда тарелок терялась среди оловянных приборов. Три кошки, забравшись на стулья, подвигали к себе лапками недоеденные кусочки сала. — Теперь наша очередь, — сказал Гюлотт. Жермена прибрала на столе, постлала белую, накрахмаленную скатерть и подала чудно подрумяненную говядину. Было подано два прибора. — Вы обедайте, а я уж поеду, — сказал Эйо. Но фермер не хотел отпустить гостя. Ведь второй прибор был для него, — он не уедет так, и т. п. Эйо поглядел на прекрасную говядину, не выдержал соблазна и сел за стол, промолвив: — Один кусочек разве? не откажусь, пожалуй. Жаркое было съедено дочиста. И он неизменно приговаривал с оттенком умиления: — Я очень, очень рад, можно сказать, очень славно. За второй бутылкой вина он снова начал о корове. — Прямо, как человек, предлагаю — шестьсот. Но уж больше ни полушки. Согласен, что ли? Гюлотт был непоколебим. — Нет! Мое слово крепко, как сказал… Тогда Эйо пожал плечами и, кинув взгляд в сторону Жермены, воскликнул, что невозможно иметь дело с таким непокладистым человеком, как фермер. Так тянулось до вечера. Лошадь, впряженная в одноколку, переминалась с ноги на ногу. У ворот, стоя под дождем, который не переставая лил, Эйо взял зонт, распустил его и опустился на сиденье своей повозки. Гюлотт держал под уздцы лошадь, улыбаясь своей спокойной улыбкой. А с порога следила глазами Жермена, как садился кум Эйо, и, в то же время вглядывалась вдаль, туда, где был лес и где, быть может, ждал Ищи-Свищи. Эйо усаживался не спеша, поудобнее. Он перевернул подушку на сиденье, присел направо, переместился налево, расправил вожжи, стараясь выиграть время. Может быть, Гюлотт за это время передумает, дойдет до шестисот, и он искоса взглядывал на него своими хитрыми глазами. Но фермер говорил о погоде, о дожде, продолжая держать под уздцы лошадь, которая начинала выражать нетерпение. Эйо внезапно принял решение: он бросил вожжи, закрыл свой зонт и слез со своей одноколки. — Ну, вот, — сказал он, — ладно, я покупаю ее за шестьсот двадцать пять. И снова полез обратно. На этот раз Гюлотт уступил. Было условлено, что Рак, один из рабочих на ферме, прозванный так за свои растопыренные ноги, поведет корову в Трие, проведет ночь у Эйо и вернется на заре домой. — 528 —
|