|
— Их дома нет, — спешит вмешаться любимая камеристка Рюлиной, русская красавица Люция, по паспорту ярославская крестьянка Лукерья Куцулупова, всегда фамильярно вертевшаяся в комнатах при барышнях, — по фавору у хозяйки дома почти что в ровнях с Аделью. — Их дома нет, уехали с визитами… — Ну, разве что дома нет. Ольга Брусакова и этой Машиной дружбы не одобряла. О Жозе она выразилась кратко, но сильно: — Хуже Адельки. Мерзавка и предательница. Это было до того не похоже на правду, что Маша возмутилась. — Господи! Что с тобой делается, Ольга? Ты мизантропкой становишься. Откуда это у тебя? Всех бранишь, ко всем дурные подозрения, злость, ненависть какая-то… — Как знаешь. Твоя знакомая, твое дело. — Ты с ней сама друг, даже на «ты». — Я! Мало ли что я… Если Полина Кондратьевна мне прикажет, я и с Люськой буду на «ты»… А ты человек свободный, у тебя должна быть своя воля, ты можешь выбирать себе подруг… — Что ты имеешь против Жози? — Она поганая. — Что в разводе с мужем, так уж и поганая? Это, Ольга, надо знать, отчего. — Дело не в разводе, а… Ну да поживешь, — сама оценишь эту цацу. Что она, небось, все пакости свои тебе врет? И книжонки скверные навязывает? Ведь она без того жить не может. Дрянь, вся дрянь. И телом, и душой. Да и ты, Маша, хороша, нечего сказать: как уши не вянут слушать? Маша обиделась. — Скажите, сколько нравственности! Ах!.. Угнетенная невинность или поросенок в мешке!.. — Вот и это, про поросенка, ты уже от нее, от Жозьки… Можно поздравить с успехами… Способная ученица!.. — В чужом глазу сучок мы видим, в своем не чувствуем бревна. А у самой — «Афродита» под подушкой. — Я — что? — стихла сконфуженная Ольга. — Ты себя со мной, говорю тебе, не равняй. Я уже в старые девы гляжу… И сложилось у меня все так… особенно… ты не знаешь… Я отравленная, человек пропащий. А ты девочка свежая, молодая… Тебе жить да жить… — И поживем, — хохотала Маша. — Еще как поживем-то. Что ты, право? Нам с тобой только время о женихах думать, а ты панихиды поёшь. Поживем. — Ну, давай Бог, живи… * * *За месяц, что Маша, как говорится, и легла, и встала у Полины Кондратьевны, она изрядно втянулась в долги. Адель, Жозя, Ольга одевались шикарно. Лусьевой было стыдно оставаться рядом с ними «чумичкою, хуже горничной», тем более, что, в данном случае, эта фраза, столь обычная в устах всех тоскующих от безденежья модниц, звучала совершенной правдой: прислуга в доме Рюлиной была одета очень хорошо, а Люция франтила, совсем как барышня, по последней моде. На одно хорошее платье Маша выпросила денег у отца, — он дал с удовольствием, потому что желал, чтобы дочь бывала часто у Рюлиной, воображая, что знакомство принесет ей покровительство и пользу. Но в то же время предупредил: — 1021 —
|