|
– И давно они у вас так? – поинтересовался он. Поначалу я подумал, что это странный вопрос. – Как? – уточнил я. – Эти шишки, – ответил он. Шишки? Я растерялся. Это он про что? – Ну вот тут, – сказал он. И показал. Технически говоря, сказал он, пока это просто подозрительно, однако шишки на яичках почти с гарантией – раковые. Для моего возраста редкость. И у меня на обоих по шишке, а это уж такая редкость, сказал он, что впору статью публиковать. Мне показалось, я расслышал у него в голосе воодушевление. Он, в конце концов, бывший президент престижного профессионального общества. Но меня все это так потрясло, что его замечание меня не задело. Я мог думать только одно: это невозможно. Он сказал, что следующий шаг – анализ крови, посмотреть, не повышено ли содержание некого гормона. Нужно назначить встречу с хирургом, сказал он. Я почувствовал, как вся кровь отливает у меня от головы. Я осел в кресло. Тут его радар наконец засек, что я – человек, а не какой-нибудь несчастный бестолковый пес у него в лаборатории. Он вдруг слегка посветлел и, видимо, утешая меня, сообщил: если рак не распространился, они удалят мне яички, после чего гормоны и протез яичек обеспечат мне почти нормальную жизнь. Мне стало интересно, что именно доктор Смайлик подразумевает под «почти нормальной» жизнью. Мне она виделась такой: забыл выпить таблетку – и голос подскакивает на октаву, а это, вообще-то, сильное отклонение от «нормы». И как объяснять девушке фальшивые нерабочие яички? Нет, понял я, жизнь больше никогда не будет «почти нормальной». Приплыли. Моя жизнь изменилась в мгновение ока. Бабушка по материнской линии у меня умерла от рака в сорок лет. От опухоли где-то между мочевым пузырем и почкой. Денег в семье хватало, но то было в Польше в 1930-х годах, и мало что можно было сделать. Смерть, насколько я знаю, была медленной и невыносимо болезненной. Морфий, да, но и он не помогал. Мама часто вспоминала со слезами на глазах, как бабушка кричала по ночам. Рассказывала мне, как однажды она заночевала у подруги, а наутро отец отчитал ее за то, что она бросила умирающую мать и забыла боль семьи. С тех пор она больше не уходила с друзьями. А потом ее мать умерла. А еще через пару лет Гитлер уничтожил ее семью, друзей и потребность уравновешивать их невзгоды. И по сей день моя мать не забыла боль своей семьи. И я не забыл. Уже на третьем десятке лет рак стал моим жутчайшим страхом. Похоже, в Калтехе шел раковый год. Фейнман делал все целесообразное для борьбы с надвигающейся смертью, однако в целом жил со спокойным принятием. Марри дрался как ненормальный за спасение своей жены, с очевидной паникой и печалью. Как с этим буду жить я? И сколько протяну? Вспомнил, сколько раз жалел Фейнмана, но, кажется, все это время бедняжечкой был я сам. — 67 —
|