|
Я судил людей и знаю точно, что судить людей совсем не сложно — только погодя бывает тошно…[192] Автоироническая, играющая советскими штампами концовка типична для «срывающей маски» поэтической публицистики середины и второй половины 1950-х: Опыт мой особенный и скверный — как забыть его себя заставить? Этот стих – ошибочный, неверный. Я не прав. Пускай меня поправят. Это стилистический тон, заданный поэмой Твардовского «За далью – даль», особенно главой «Литературный разговор» (1953): … На стройку вас, в колхозы срочно, Оторвались, в себя ушли… И ты киваешь: – Точно, точно, Не отразили, не учли…[193] Ставшие крылатыми в те годы строки: Отсталый зам, растущий пред И в коммунизм идущий дед…[194] Выделим важную черту поэтической работы Окуджавы, отличную от опыта Слуцкого и не только его: он останется чуждым этой игре с советскими штампами; он облагородит и насытит лирикой и патетикой штампы армейские: «Часовые любви… Часовым полагается смена…», «я – дежурный по апрелю».[195] Слуцкий в первом, уже цитированном нами сборнике 1957 года придавал – идя за Маяковским – звучность бюрократическим словам и синтагмам. Он пользовался языком советского официально-общественного быта, чтобы на этом старом языке доказать свои новые , завоеванные на фронте права – среди них право говорить от имени России – родины. Я говорил от имени России, Ее уполномочен правотой… … Я этот день, Воспоминанье это, Как справку, собираюсь предъявить . Затем, чтоб в новой должности – поэта — От имени России говорить.[196] Эта «справка» политрука военных лет сродни тем ста томам «своих партийных книжек»,[197] которые собирался предъявить Маяковский – в функции партбилета. Стихотворение «Я говорил от имени России…» крайне симптоматично – поэт должен доказывать специально свое право говорить от лица своей страны, поскольку было аксиоматичным, что безоговорочное право говорить от ее имени имеет либо безликая партия, либо безымянный народ. Так пробивалось в печатные стихи первое лицо с личными чувствами и оценками. Одновременно патетика соединялась с правдой, «подтвержденной» точностью народной речи («им патрон не додано»), расчищая поле от голой риторики. Под сомнение ставились и выданные властью ордена: Там ордена сдают вахтерам, Зато приносят в мыльный зал Рубцы и шрамы – те, которым Я лично больше б доверял. «Баня»[198] Личный опыт фронтовиков начинал соперничать с официозом – с немного надрывным вызовом. — 47 —
|