Трудный путь к диалогу

[12] Инка Гарсидасо де ла Вега. История государства инков. Л., 1974, с. 72.

[13] М. Леон Портилья. Философия нагуа. Исследование источников. М., 1961, с. 188.

[14] X. Лопес Портильо. Кецалькоатль. М, 1982. с. 61.

ТРАГЕДИЯ ГЕНИЯ

(О религиозно–философских трактатах Л. Толстого)

Из всего наследия Льва Николаевича Толстого наименее доступными широкому читателю по сей день остаются его религиозно–философские произведения. До революции их печатали за рубежом, а если они и выходили в России, то обычно с купюрами. Полностью они опубликованы в юбилейном девяностотомнике, однако он был издан мизерным тиражом и вскоре стал библиографической редкостью.

Иные, быть может, скажут: а стоит ли популяризировать эту сторону творчества писателя? Ведь она неприемлема как для атеиста, так и для церковно–верующего человека. Не лучше ли, как прежде, ограничиваться самым ценным, что оставил нам Лев Толстой: его романами, рассказами, драмами и публицистикой? А его «скучные рассуждения» о религии пусть так и останутся достоянием специалистов–историков, литературоведов…

Трудно, однако, согласиться с подобного рода «цензурным» подходом. Почему, если художественное творчество великого писателя радует и обогащает нас, мы должны проявлять равнодушие к его внутренней духовной жизни, к его исканиям, отраженным в «Исповеди» и других религиозно–философских книгах? «Как бы мы ни спорили с Толстым, — замечает критик Игорь Виноградов, — как бы резко ни отвергали его ответы на поставленные им вопросы, само отношение Толстого к этим вопросам и к поискам ответов на них не может не отозваться в нашей душе животворным катарсисом ее нравственного обновления» [2].

Нередко, сравнивая Льва Толстого и ф. М. Достоевского, подчеркивают трагичность последнего, которая, казалось бы, так сильно контрастирует с гармонией и «полноводностью» толстовского мироощущения, Это, конечно, правда, но не вся.

Пусть для многих это покажется парадоксом — Толстой, несомненно, фигура столь же трагичная, как Достоевский. Быть может, даже в большей степени, хотя и по–своему.

Вспомним его боль от разрыва между собственной проповедью и обстановкой, в которой он жил. Вспомним непонимание близких, юродство «толстовцев» (ведь недаром он был иногда готов отречься от них). Вспомним его беспощадную нравственную требовательность к себе, сменявшуюся (особенно в молодые годы) уступками и компромиссами. Достаточно прочитать дневниковые записи Льва Николаевича, чтобы ощутить, насколько трудной и мучительной была внутренняя жизнь этого титана, пожавшего, как редко это бывает, прижизненную славу и получившего мировое признание.