Путь на голгофу

Но вот на головы людей свалилось новое, атеистическое, мировоззрение, безжалостно истребляющее старую модель. Идеи бессмертия души, существование Бога были преданы проклятию. Принцип построения «счастья — земного рая» дал иную ориентацию всем социально-психологическим от­ношениям. Ориентация на «высшую разумность жизни», где зрелость души связывается с возрастом и духовным опытом, с корнями истории и культуры, была отброшена во имя «новой» жизни нового поколения, которое явилось «разрушить старый мир до основанья», и, якобы, обладает ключом от «своего будущего». В целом, подобный, ути­литарный, подход к жизни ориентирован на тех, кто «по­лезен» и «может работать». Проблемы стариков и больных, приближающихся к смерти, получили новое, довольно странное разрешение.

Тотальный оптимизм, «мы рождены, чтоб сказку сделать былью», выразился в новой морали. Так называемый «со­ветский гуманизм», признающий ценность только этой, земной, жизни, вывел деонтологическую формулу «лжи

18

во спасение», как отражение известной формулы «цель оправдывает средства».

Итак, говорить правду больному о диагнозе и тем более о прогнозе считалось недопустимым. Смерть изгонялась из сознания общества, как фактор, мешающий «оптимизму». В результате, все это обернулось стеной недоверия, воз­никшей между врачом и больным. Стало ходячим выра­жением, что «врачи не говорят правды». И, конечно, новая установка насаждалась, прежде всего, в онкологических клиниках, где и была, по понятным причинам, принята безоговорочно. Причем все вокруг, зная о бесполезности борьбы, тем не менее «боролись» за «жизнь до последнего вздоха», — вместо того, чтобы помочь больному психоло­гически принять информацию о смерти и подготовиться к ней. И вливались нашими «гуманистами» сердечные в «пламенный мотор», а когда он все-таки останавливался, родные, часто остававшиеся без завещания, не имели воз­можности не только получить наследство, но и похоронить умершего, хотя на сберкнижке покойного лежали порой немалые суммы.

Многое можно сказать, сравнивая модели двух взаи­моисключающих взглядов на мир и бытие. Но достаточно добавить, что представление о смерти как уничтожении, исчезновении всего и вся, — крайне тяжело для человека. Безысходность пациента, окруженного ложью не желающих «сдаваться» близких, на фоне его собственного понимания того, что он умирает, невероятно трагична. В противовес этому уход с верой в иную жизнь, завершение жизненного пути с надеждой и осознанием исполненного долга, могут дать смерть умиротворенную, исполненную душевного по­коя, красоты и смысла. Еще Ф. М. Достоевский, а за ним такой признанный психотерапевт как В. Франкл утверждали эту идею осмысленной смерти, пусть даже ранней и нелепой.