|
«Ужас ужасный!» — это была первая моя мысль. «Ведь это же ребенок!» — это мысль вторая. «Погоди, это так его мама думает, а ты-то видишь, что он уже мужчина! Так скажи ему об этом...» — это мысль третья, пугающая, но и спасительная одновременно. Собственно, ничего криминального не было в том, чтобы признать очевидное — передо мной интересный, вполне сформировавшийся молодой мужчина. Но признать это для себя — одно, а сказать ему вслух о его мужской привлекательности — совсем другое. Трудно, неловко, стеснительно, страшно — а вдруг он как-нибудь не так воспримет и что-нибудь не то подумает! И все-таки, проходя через собственные трудности, преодолевая своеобразный «запор», растерянность и страх: как и что сказать, чтобы быть понятой и принятой, чтобы не нарушить ни его, ни свою границу, — я проясняла, проясняла и проясняла наши отношения... И именно это оказалось хорошо и полезно для терапии, позволило сохранить доверие между нами. А еще таким образом я признавала его новую реальность, а не игнорировала ее и не отвергала. Вроде бы так просто... и так сложно. Елена Климова (Москва—Ампфинг) Я недолго (всего около десяти лет) работала практическим психологом, еще меньше — терапевтом. Дольше училась: после четырех лет педагогического училища и пяти лет работы воспитателем в детском саду училась на факультете психологии в МГУ, по его окончании получала второе, уже психотерапевтическое образование. А потом после нескольких лет работы моя жизнь сложилась так, что я была вынуждена отойти в сторону от этого дела, дела, которое я стала ощущать непосредственно моим, дела, только-только начинавшего приносить не одни огорчения, самообвинения и муки творчества, но и радость творчества. Заниматься психологией я не перестала — продолжаю, хотя уже опосредованно и «между делом» — больше читаю специальной литературы и даже перевожу книги про психодраму и гештальт-терапию (книги эти — по отзывам читателей — интересны, нужны и полезны для психологов-практиков, но скажу по секрету — больше всего они нужны именно мне: чтобы чувствовать свою причастность к этому замечательному горько-сладкому чуду — Психотерапии). Сейчас, оглядываясь на те годы моей практики, мне легко увидеть, что по жанру мой рабочий опыт нестрог и размыт. Он, скорее, пестрая смесь игровой терапии и арт-терапии, окрашенная гештальтистскими и психодраматическими настроениями. Я работала в одном из известных московских центров по подготовке детей к школе. Мои занятия шли под грифом «занятия с психологом» или просто «психология» и были встроены как получасовой урок в общее расписание. Этот факт — реальность, которую я приняла — вносил свои специфические коррективы в темпо-ритм и характер наших занятий. И сейчас, вспоминая эти годы, я не перестаю удивляться, как же мы с детьми успевали столько сделать за эти неполные полчаса в неделю? Но — 77 —
|