|
Я отец твоих ушей и уст, возникших из моего слова. Я отец клубов пыли и тишины в пустыне. Я горб, изогнутый, чтоб вас нести. Я щит, укрывающий, чтоб силы вам придать. Я семя, всходящее, чтоб вас преумножить.
Я птица, взлетающая, чтоб вас поднять. Я небо, усыпанное звездами, чтоб вас короновать. Я утешаю, я безутешен. Я крещу, я не крещен. Я сужу, я неподсуден. Я сотворяю, я не сотворен. Я благословляю, я не благословлен. Я сгибаю, я несгибаем (79). Если в этих стихах говорит человеческий дух, расширенный при обмене ролями до переживания мирового Творца, то в другом стихотворении в «Завещании отца» отец говорит непосредственно с сыном, Творец — непосредственно с человеком: Я — это я, и ты, и ты, и ты. Не обманись, мой сын. Ты — не ты. Когда ты руку к солнцу поднимаешь, тяжелую от плуга, Не обманись, мой сын. То, что движешь ты и видишь в ветре, кровь твоя и лямка — Моя рука. Когда ты ребенка своего зачинаешь, когда весну приносишь в дом, Не обманись, мой сын. Что создал ты, несешь и поднимаешь в ветре — Мое дитя. Когда, посеяв и пожав, ты тело серое зарываешь в пашню, Не обманись, мой сын. И то, что вскапываешь ты, возделываешь, воспеваешь, — Моя земля (79). XIII. ПСИХОДРАМА КАК ОСВОБОЖДЕНИЕ
Прометей дал себя заковать не для того, чтобы покорить и победить. Он еще раз порождает себя самого и наглядно доказывает, что жизнь в оковах была актом его свободной воли (83). Я. Л. Морено Катарсис в психодраме Стихотворения, подобные цитированным, возникают в процессе и вследствие катарсиса. Понятие катарсиса, которое в буквальном переводе означает очищение, или облагораживание, встречается уже в античных мистериях. В Египте и в Греции человек должен был «очистить себя от всего остального» (13), чтобы его сознание могло принять целостный характер и увидеть объединенными в своем творческом начале противоречия внешнего мира (13). Катарсис должен был устранить фиксацию на «Я», очистить человека для посвящения в божественное таинство. «Великий опыт» (26) во все времена и во всех культурах описывался как освобождение, поскольку в нем наше отношение к бытию как к основе нас самих уже не искажается фиксированным на «Я» бытием-в-мире, той формой бытия, которая в крайних проявлениях тревоги, страха, жажды добычи и манерности принимает вид психического расстройства (9). Напротив, внешний мир и окружение становятся прозрачными. Бытие говорит от себя! В экзистенциально-аналитической терминологии это означало бы, что в этом состоянии мы переживаем бытие как основу, благодаря которой и ради которой каждый из нас существует словно в своем, мы — словно в нашем (9). Существованию, основанному на этом бытии, самоотчуждение, как собственное отчуждение от бытия, не грозит. — 160 —
|