|
216 Жак Лакан ми, отец, выступающий в культуре как носитель закона, отец, как фигура, облеченная в отцовское означающее, в эдиповом комплексе задействован более конкретно, более, если можно так выразиться, глубоко, о чем мы и пытаемся сегодня сказать. Перед нами тот уровень, где понять что-то труднее всего, хотя нас уверяют, что краеугольный камень Эдипа, исход его, следует искать именно здесь. Тут-то и обнаруживается, что маленькая схема в комментировании, с которой я весь прошлый триместр, нагоняя, похоже, на некоторых из вас смертельную скуку, усердствовал, вовсе не обязательно должна пропасть для вас втуне. Я напоминаю о том, к чему всегда полезно вернуться - не раньше, чем пройдена оказывается сложившаяся заранее область символического, намерение субъекта, то есть его перешедшее в состояние требования желание встречает, то, к чему оно обращается, свой объект, свой изначальный объект - мать. Желание - это нечто такое, что артикулируется, обретает связность. Тот мир, тот дольний, здешний мир, куда оно входит и где совершает свой путь, - это не просто Umwelt ъ смысле места, где может удовлетворять он свои потребности, а мир, где царит слово, слово, порабощающее желание каждого закону желания Другого. Требование юного субъекта преодолевает, таким образом, с большим или меньшим успехом, лежащую у него на пути линию - ту линию означающей цепочки, которая, будучи заранее налицо, навязывает ему исподволь свою структуру. И уже поэтому первый опыт отношений его с Другим связан с тем первичным Другим, которым является для него уже подвергнутая им символизации мать. Поскольку символизация имела место, обращение субъекта к матери, каким бы детским лепетом оно ни звучало, оказывается более или менее членораздельным, ибо первичная символизация эта как раз и связана с теми начатками членораздельной речи, которые отмечали мы в его Fort-Da. Получается, таким образом, что лишь пересечение с означающей цепочкой делает это намерение, это требование, перед лицом материнского объекта значимым. В результате ребенок, выстроивший свою мать в качестве субъекта на основе первичной символизации, оказывается безраздельно подчинен тому, что мы можем - исключительно, правда, в порядке предвосхищения - назвать законом. Это всего лишь метафора. И для того, чтобы подлинное место содержащейся в термине "закон" метафоры в момент, когда я ее употребляю, стало вам ясно, нам при- Образования бессознательного: глава X дется эту метафору развернуть. Закон матери - это, разумеется, сам тот факт, что мать - существо говорящее; уже этого одного достаточно, чтобы мы по праву могли говорить о законе матери. И все же закон этот, если можно так выразиться, бесконтрольный. Для субъекта, во всяком случае, он состоит в том, что нечто, имеющее отношение к его желанию, всецело зависит от чего-то другого - чего-то такого, что хотя и выражено, как закону и полагается, членораздельно, но обусловлено при этом исключительно тем субъектом, который является его носителем, то есть благосклонностью или неблагосклонностью матери - матери, которая может оказаться как хорошей, так и дурной. Вот почему я предложу вам другой, новый термин, который, как вы сами убедитесь, не так уж и нов, поскольку достаточно чуть-чуть расширить его значение, и он вберет в себя нечто такое, что найдено языком отнюдь не случайно. — 158 —
|