|
282 шениях, мы предупреждали себя не переоценивать этот момент, поскольку у женского пола, несомненно, в большей степени предрасположенного к неврозу, он все же не мог быть решающим. [Ср. с. 266.] Теперь мы видим, что нам не грозит опасность объявить страх кастрации единственной движущей силой защитных процессов, ведущих к неврозу. В другом месте1 я разъяснил, как развитие маленькой девочки направляется комплексом кастрации к нежному объектному катексису. Именно у женщины ситуация опасности, связанная с потерей объекта, по-видимому, осталась наиболее действенной. Мы вправе внести небольшое изменение в условие развития у нее тревоги, которое состоит в том, что речь уже идет не об отсутствии объекта или реальной его потере, а о потере любви со стороны объекта. Поскольку представляется несомненным, что истерия имеет большее сродство с женственностью, точно также, как невроз навязчивости — с мужественностью2, напрашивается предположение, что условие возникновения тревоги, связанное с потерей любви, при истерии играет аналогичную роль, что и угроза кастрации при фобиях, а страх перед Сверх-Я — при неврозе навязчивости. 1 [См. второю половину работы, посвященной анатомическим половым различиям (1925/), Studienausgabe, т. 5, с. 259-266.] 2 [См. прим. 1 на с. 80 выше.) 283 IX Теперь остается только обсудить отношения между симптомо-образованием и развитием тревоги. На этот счет, по-видимому, широко распространены два мнения. В одном случае саму тревогу называют симптомом невроза, в другом полагают, что между ними существует гораздо более тесная связь. Согласно этому мнению, все симптомообразование предпринимается лишь для того, чтобы избежать тревоги; симптомы связывают психическую энергию, которая в противном случае была бы отведена в виде тревоги, а потому тревога представляет собой главный феномен и основную проблему невроза. По меньшей мере частичную правоту второго утверждения можно подтвердить убедительными примерами. Когда больного агорафобией, которого сопровождали на улице, оставляют на ней одного, он продуцирует приступ тревоги; когда больному неврозом навязчивости не позволяют умыть руки после соприкосновения, он становится добычей невыносимой тревоги. Таким образом, очевидно, что намерением, а также результатом условия сопровождения и навязчивого умывания было предотвращение подобных вспышек тревоги. В этом смысле также и всякое торможение, которому подвергается Я, можно назвать симптомом. Раз мы свели развитие тревоги к ситуации опасности, мы предпочтем говорить, что симптомы создаются ради того, чтобы Я сумело избежать ситуации опасности. Если воспрепятствовать симпто-мообразованию, то действительно возникает опасность, то есть воссоздается ситуация, аналогичная рождению, в которой Я ощущает себя беспомощным перед непрерывно усиливающимся требованием влечения, стало быть, первое и изначальное условие возникновения тревоги. С наших позиций связь между тревогой и симптомом оказывается менее тесной, чем предполагалось, из-за того, что между двумя моментами мы вставили ситуацию опасности. В дополнение мы можем также сказать, что развитие тревоги приводит к началу симптомообразования, более того, является его необходимой предпосылкой, ибо если бы Я не расшевелило под воздействием развивающейся тревоги инстанцию удовольствия-неудовольствия, то оно было бы не в силах остановить угрожающий — 410 —
|