|
С приобретением опыта, что внешний объект, понятный благодаря восприятию, может положить конец опасной ситуации, напоминающей о рождении, содержание опасности с экономической ситуации смешается на ее условие — потерю объекта. Теперь отсутствие матери становится опасностью, при возникновении которой младенец подает сигнал тревоги еще до того, как возникла опасная экономическая ситуация. Это изменение означает первый большой шаг вперед в обеспечении самосрхранения, вместе с тем оно включает в себя переход от автоматического и невольного нового возникновения тревоги к преднамеренному ее воспроизведению в виде сигнала опасности. В обоих значениях — как автоматического феномена, так и спасительного сигнала — тревога предстает продуктом психической беспомощности младенца, которая выступает естественным эквивалентом его биологической беспомощности. Бросающееся в глаза совпадение, что итревога при рождении, и тревога младенца признает условие отделения от матери, в психологическом истолковании не нуждается; биологически его довольно просто объяснить тем фактом, что мать, вначале удовлетворявшая все потребно- 278 сти плода устройствами своего тела, продолжает выполнять эту же функцию — отчасти другими средствами — и после родов. Внутриутробная жизнь и первое детство в гораздо большей степени представляют собой континуум, нежели позволяет предполагать бросающаяся в глаза цезура' акта рождения. Психический материнский объект заменяет ребенку биологическую ситуацию у зародыша. Поэтому мы не вправе забывать, что во внутриутробной жизни мать не была объектом и что никаких объектов тогда не существовало. Легко увидеть, что в этих условиях нет никакого пространства для отреагирования травмы рождения и что другой функции тревоги, кроме сигнала к избеганию ситуации опасности, нельзя обнаружить. Условие тревоги, связанное с потерей объекта, сохраняется отчасти и дальше. Также и следующее изменение тревоги — возникающий в фаллической фазе страх кастрации — представляет собой страх отделения, и он связан с тем же условием. Здесь опасностью выступает отделение от гениталий. Кажущийся полноправным ход мыслей Ференци [1925] позволяет нам здесь отчетливо распознать линию взаимосвязи с более ранними содержаниями опасной ситуации. Высокая нарциссическая оценка пениса может быть обусловлена тем, что обладание этим органом содержит гарантию воссоединения с матерью (заменой матери) в акте коитуса. Лишение этого члена фактически означает повторное отделение от матери, то есть опасность снова оказаться беспомощным перед неприятным напряжением, которое порождает потребность (как при рождении). Однако потребность, усиления которой боятся, — это теперь специализированная потребность генитального либидо, а не любая, как в младенческом возрасте. Я здесь добавлю, что фантазия о возвращении в тело матери представляет собой замену коитуса у импотентов (лиц, заторможенных угрозой кастрации). С позиции Ференци можно сказать, что индивид, который для возвращения в тело матери хотел заменить себя своим генитальным органом, теперь [в этой фантазии] регрессивно заменяет этот орган всей своей персоной2. — 406 —
|