Мастер самопознания. 2-е издание

И один из путей освобождения — возвращение к не­оформленной детскости языка, к изначальному, искон­ному словотворчеству — словотворению-«гулению», по­строенному на фонетических играх.

Педиатры полагают, что «гуление» совершается «меж­ду языком и молоком», когда младенец пережевывает слоги, получая от этого фонетическое наслаждение. Тем самым первое магическое удовольствие ребенка связано с возможностью услышать, как он сам бормочет. В сущ­ности, это и есть праязык — «языковой карнавал творче­ства в языке».

Такая речевая феерия, близкая к праязыку младенца, присутствует и в творчестве великих поэтов. Ни один из них не пишет на своем родном языке, но переводит само­го себя, переходя от материнского языка к языку транс­грессивному (своему собственному).

Серф цитирует известное изречение немецкого мыс­лителя Мартина Хайдеггера — «язык есть дом бытия», и прибавляет: «Печальная судьба человечества распоря­дилась так, что все живут всю жизнь в домах, построен­ных не ими, часто даже не имея возможности подогнать их под себя».

Стало быть, осознанное языковое творчество можно представить как «медленное возвращение домой».

Примечание. Может ли быть, на самом деле, бессмыс­лица бессмысленной? И насколько абсурден индивиду, ально изобретенный язык? Любое слово состоит из сло­гов. Слог же является ядерным носителем смысла. Какие бы варианты новояза мы не изобретали, при их анализе мы все равно получаем в качестве конечного продукта известные и нерасщепляемые атомы предзаданных зна­чений — слоги. Получается, что любой наш неологизм, на первый взгляд самый нелепый и эксцентричный, в дей­ствительности, представляет собой рестимуляцию тра­диционного, самого что ни на есть естественного, цели­тельного языка, к которому мы прорываемся через соб­ственное речевое преображение.

Глава 5 Техника расслаивания смыслов

Соотношение очевидного и непостижимого, понимаемо­го и ускользающего приводит к осознанию того факта, что психотерапевт является профессионалом, имеющим дело с человеческими фантомами.

Допустим, на прием ко мне является пациент со стра­хами. Он достаточно детально описывает свое состояние, и вскоре мне кажется, что я начинаю его понимать. Но что-то внутри меня сопротивляется, и в конце концов оказывается, что это что-то — не что иное, как сомнение. Сомнение порождает целую систему цепных реакций мысли: а что, собственно, такое страх? Я пробую предста­вить его себе, или ощутить его, но все подобные попытки оказываются неудачными. Тогда я извлекаю материал из своего прошлого опыта, вспоминая опасные или риско­ванные ситуации, в которых когда-то оказывался, и в ка­кой-то степени воспроизвожу реакции, испытанные мною тогда. Однако по мере более тонкого сравнения подобных сопоставлений ко мне приходит постепенное понимание того, что наши опыты переживаний оказыва­ются качественно различными.