Я и другие

Это опять похоже на особый род разобщения, при котором человек не способен достаточно ясно увидеть “реальную” суть вопроса, стоящего перед ним. Для ребенка суть ситуации может выглядеть так: “Люблю я мою маму или нет?”, “Что я должен делать, чтобы поддержать ее?”, “Не буду ли я эгоистом, если не отвечу на ее любовь?”, “Не буду ли я неблагодарным, если не уступлю тому, чего она от меня хочет?”. “Реальная” суть вопроса может пройти мимо него. Реальный выбор, выбор по существу, который стоит перед ним, является примерно следующим: “быть самим собой”, заплатив за это потерей симбиотических отношений с родителем, или сохранить симбиоз за счет потери автономии. Проблема эта предельно ясна. Но редко можно найти ее предельно ясное осознание. Обычно она скрывается за пеленой системы фантазии, которую разделяют члены семьи. Эта система фантазии, ее содержание и сама модальность фантазии часто являются очевидными для наблюдательного постороннего. Что касается содержания фантазии, то оно нередко бывает отчасти известно и действующим лицам. Но что они крайне редко ясно осознают, это его модальность как фантазии. Мать говорит дочери, которая, поделившись какой-то своей проблемой со школьной учительницей, впервые в жизни поведала о себе кому-то другому, кроме своей матери: “Вот увидишь, какие неприятности ты себе наживешь, если будешь рассказывать посторонним такие вещи. Никто не любит тебя так, как я, и никто не понимает тебя, как я”. Дочь приходит к уверенности, что все люди в мире, кроме ее матери, посторонние и все отношения с этими посторонними, включая отца, чреваты опасностью. Дочь не может позволить себе потерять отношения с матерью, поскольку убеждена и чувствует, что никакие другие отношения не заслуживают доверия. Она разделяет с матерью убеждение, что любое намерение нарушить эту связь есть проявление эгоизма с ее стороны, а также неблагодарности за все то, что мать для нее сделала.

Терапия подобных случаев должна обращать внимание на допущения, сделанные на основе общей системы фантазии. Разобщение должно быть видимым. Стоит только его увидеть, в первый раз повернуться к нему лицом, как путаница переходит в конфликт. Это влечет за собой выведение на поверхность — из глубины системы фантазии — страха отделения. Акт ухода воспринимается как самоубийство или убийство, или как то и другое одновременно. При извлечении опыта самого пациента из клубка родительской фантазии пациент начинает видеть эту специфическую возможность психоза. Настоящий конфликт вносит ясность. Ложный конфликт одурманивает. Когда “суть вопроса” является ложной и путаной, “реальный” или же “истинный” конфликт не попадает в фокус внимания, “истинный” выбор недосягаем и человек находится под угрозой психоза.