|
Способствовало ли это появлению и развитию эмоциональных связей, доверию и уверенности в отношениях матери и ребенка? Не с этим ли связано приступообразное поведение девочки до 3 лет? Она падала (демонстрация смерти, акция страдания?), билась в истерике (агрессия-отчаянье). Новейшие психоаналитические исследования и данные экспериментальной психологии доказывают значение первичной привязанности и опасные последствия их деформации, в частности, в случаях преждевременных родов.[46] Я понимала сложность предстоящей работы, связанную не только с особенностями подросткового возраста, но и многочисленными неудачами Евы, ее фиксацией на «этом», как она называла свой энурез. Я решила начать с поддерживающей терапии и не спешить с переходом к собственно психоаналитической, чтобы дать пациентке возможность почувствовать безопасность и надежность терапевтических отношений. Первые 3 месяца она была осторожна, подчеркнуто вежлива. Интонации голоса приглушенные, лишенные выразительности. Ева не уклонялась от ответов на мои вопросы, но обо всем говорила неопределенно, отстраненно, не выражая ни своего отношения, ни переживаний. Она была как бы около, где-то рядом со своим детством, родителями, играми и подругами. Словно наблюдатель, она перечисляла факты и события. Я слегка подбадривала ее, полушутливо подталкивая неоднозначными междометиями, выражающими эмоциональную причастность. Отсутствие моих оценок и интерпретаций вначале смущало Еву. Возникали паузы, которые, чтобы не увеличивать ее тревогу, я заполняла вопросом или переводила разговор на иную тему. Я обнаружила в своих записях достаточно часто повторяемые мною поддержки типа: «Если тебе не хочется, об этом можешь сегодня не говорить», или «Это, может, и важно, но не стоит спешить, расскажешь тогда, когда будешь готова, захочешь» и пр. Ева постепенно обретала свободу и уверенность, а терапия начала уже входить в аналитическое русло, когда она вдруг рассказала о своем часто повторяющемся сне. Она ищет туалет. Она идет по темному, узкому, длинному коридору. Потом что-то происходит. Она теряется, пугается. Дальше не помнит ничего. Потом вдруг оказывается на унитазе и долго писает. – В этот момент я всегда просыпаюсь, – говорит она и замолкает, смотря мне в глаза, словно ждет моих комментариев. – И что? – спрашиваю я. Она повторяет: – И просыпаюсь. Я : – И... Она : – Как обычно. – Как обычно? – повторяю я. Пауза начинает угнетать. Ева продолжает молчать. Я вновь задаю вопрос: — 44 —
|