Жизнь и творчество Кандинского

В нашей литературе Кандинского критиковали за приверженность к концепции «всеобщей одушевленности материи», гилозоизму. В известной мере эта критика должна быть признана справедливой. Содержанием одного из эпиграфов к своей книге «Современный монизм» Кандинский выбрал высказывание Гете: «Нет духа без материи, нет материи без духа». Гете стоял, как известно, на позициях гилозоизма. Великий немецкий поэт и выдающийся представитель научного естествознания оказал, несомненно, большое влияние на Кандинского. Имеется и прямая ссылка Кандинского в его книге на Спинозу. «Для монистов, пишет Кандинский, упоминая его имя, вселенная одушевлена до последнего атома».

Однако, если следовать не букве, а духу высказываний ученого, то становится ясно, что ему в определенной мере было доступно понимание метафизической ограниченности концепций гилозоизма. Он был весьма близок к признанию психического высшим продуктом особым образом организованной материи, появившимся на определенной ступени ее развития. Можно с уверенностью сказать, что он видел разницу психических проявлений и их эволюцию как в низших формах органического мира, так у высших животных и у человека. «Если мы не хотим становиться в разрез с положительной наукой,— пишет Кандинский,— то мы не можем смотреть на психическую жизнь иначе как на часть общей жизни, и, следовательно, должны признать психическую деятельность свойственной в большей или меньшей степени всем живущим существам животного царства». Указывая, что душа есть продукт неизмеримо длительного духовного развития всех наших человеческих и животных предков, Кандинский вступает в полемику с Геккелем, который наделял душой атомы. «Мы не скажем, по примеру Геккеля,— пишет он,— «атомы имеют душу», потому что этот способ выражения может вызвать у читателя недоумение… навертывается вопрос — неужели атомы мыслят и чувствуют? Нет, конечно, атом не мыслит…». И далее: «Атом… не душа, но во всяком случае то, из чего есть возможность получиться душе на высших ступенях развития, т. е. в животном мире». Кандинский возражает также против наличия сознания и даже чувствительности у растений. «Что касается до растительных организмов,— указывает он,— то мы не находим достаточных оснований согласиться с теми естествоиспытателями (Фехнер, Геккель, Льюис, Виньоли) и философами (Шопенгауер, Гартман), которые приписывают «душу» растениям».

Как другой пример непоследовательности и эклектизма в философском мировоззрении Кандинского, если следовать опять-таки букве, а не духу написанного, можно было бы привести его высказывания о Лейбнице и развиваемом им учении о монадах. Последние, как известно, Лейбниц считал основой всего сущего, наделенными стремлением и представлением и построенными по образцу «рефлектирующей души». Однако можно согласиться с М. Г. Ярошевским, что видеть в учении Лейбница всего лишь возврат к анимизму, было бы крайним упрощением. «… Естествоиспытатель,— справедливо указывает этот автор,— уживался в Лейбнице с теологически настроенным метафизиком, детерминист—с телеологом. Там где верх брал первый; в сокровищницу психологического знания попадали изумительные находки».