|
Как видно из этой надгробной речи В. Ф. Чижа, он объясняет самоубийство В. X. Кандинского тяжелой ситуационной психогенией, которую последний «не выдержал». Мы не можем согласиться с этой трактовкой психической болезни и смерти Кандинского. Мы полагаем, что наличие психического травмирования, если оно даже связано во времени с возникновением приступов психоза у Кандинского, нельзя признать достаточным для признания психоза реактивного психогенной природы. Против этого и говорит и клиническая картина приступов, сдвоенный характер аффективной и галлюцинаторно-параноидной симптоматики с нейтральным содержанием, не отражающим тематику психогении. Против этого говорит и рецидивирующий характер самого психического заболевания. Мы полагаем, правильно другое предположение. И психическое травмирование Кандинского во время боя на Батумском рейде, совпавшее во времени с первой психотической вспышкой, и, возможно, наличие психогении перед последним приступом психоза, приведшим к столь трагическому концу — в обоих этих случаях психогения явилась лишь фактором, спровоцировавшим психоз иного эндогенного происхождения. Что же это за психоз? Какова его нозологическая принадлежность? Вопрос этот был предметом размышлений и самого Кандинского, убедительность суждений которого по данному вопросу настолько велика, что мы считаем целесообразным их привести. В монографии о псевдогаллюцинациях, в написанной под фамилией Долинина собственной истории болезни, Кандинский просто проставляет, без какой либо аргументации, такой диагноз: «Галлюцинаторный первично бредовый психоз (paranoia hallucinatoria)». В цитированной уже более ранней работе «К учению о галлюцинациях» он не только ставит перенесенному им психическому заболеванию диагноз «первичное умопомешательство», но и обосновывает его, подвергая критике тех врачей-психиатров, которые диагностировали его болезнь, как «меланхолию». Указывая на несовместимость диагноза «меланхолия» с обильными и разнообразными галлюцинациями с предшествующим им первичным бредом, Кандинский одновременно проводит глубокий анализ той сложной депрессии, которая сопровождала ведущий в клинической картине заболевания галлюцинаторно-параноидный синдром: «Было в это время,—-пишет он, — и угнетенное состояние духа, но далеко не на первом плане, кроме того, для тоски можно указать достаточные реальные причины: изменение условий жизни, прекращение привычной деятельности, разлука с близкими людьми, наконец, сознание болезни и представление возможных последствий, например, слабоумия». К этому следует добавить, что депрессия могла быть частично обусловлена и содержанием галлюцинаторных и бредовых переживаний, что отчетливо было выражено, кстати сказать, в приступе заболевания у Кандинского в 1883 году. — 66 —
|