|
Мы уже говорили о часто характеризующем таких больных большом остроумии и наблюдательности. Эти черты являются результатом облегчения в течении мыслей. Больные часто поражают богатством ассоциаций, неожиданностью и смелостью сопоставлений и, если болезненные явления не очень резко выражены, являются блестящими собеседниками. Но и тогда внимательный наблюдатель заметит, что в речи их обычно не хватает последовательности: они легко отвлекаются, перескакивают с предмета на предмет и сейчас же забывают, о чем только что шла речь. Эта особенность придает всему, что говорят и пишут больные, особый отпечаток непродуманности, поверхностности и легковесности. В более тяжелых случаях наплыв ассоциаций делается настолько беспорядочным, что мышление становится бессвязным и спутанным, — старые психиатры в таких случаях говорили о «скачке идей» (fuga idearum). С перечисленными явлениями обычно соединяется повышенная самооценка больных: облегчение движений, наплыв мыслей и повышенное настроение создают у них субъективное впечатление особой значительности их действий и, следовательно, их личности. Там, где мыслительный процесс делается уже мало последовательным, иногда возникают и настоящие бредовые мысли величия, обыкновенно, однако, нестойкие, часто носящие характер как бы игры или хвастовства. Если к повышенному настроению примешиваются значительные элементы раздражительности и гневливости, возможно возникновение и бреда преследования, отличающегося теми же чертами нестойкости, как бы предположительности. Сон у больных обычно нарушен, аппетит повышен, а самые обычные их движения становятся быстрее, разнообразнее и совершаются с большей силой, чем обычно. Высшие степени развития болезни характеризуются полной спутанностью, соединяющейся в таких случаях с расстройством сознания: больные плохо ориентируются или не ориентируются вовсе в окружающей обстановке, которую они иллюзорно воспринимают и ошибочно истолковывают; иногда, хотя и не часто, присоединяются и настоящие галлюцинации. Прекрасную картину маниакальной спутанности представляет состояние, описанное Гаршиным в « Красном Цветке». «Он был страшен. Сверх изорванного в клочья серого платья куртка из грубой парусины с широким вырезом обтягивала его стан; длинные рукава прижимали его руки к груди накрест и были завязаны сзади. Воспаленные, широко раскрытые глаза (он не спал десять суток) горели неподвижным, горячим блеском; нервная судорога подергивала край нижней губы; спутанные курчавые волосы падали гривой на лоб; он быстрыми тяжелыми шагами ходил из угла в угол конторы, пытливо осматривая старые шкафы с бумагами и клеенчатые стулья… Когда больного привели в мрачную ванную комнату, он пришел в ужас и ярость. Нелепые мысли, одна чудовищнее другой, завертелись в его голове. Что это? Инквизиция? Место тайной казни, где враги его решили покончить с ним? Может быть, самый ад? Ему пришло, наконец, в голову, что это испытание. Его раздели, несмотря на отчаянное сопротивление. С удвоенною от болезни силою он легко вырывался из рук нескольких сторожей, так что они падали на пол; наконец, четверо повалили его и, схватив за руки и ноги, опустили в теплую воду. Она показалась ему кипятком, и в безумной голове мелькнула бессвязная, отрывочная мысль об испытании кипятком и каленым железом. Захлебываясь водою и судорожно барахтаясь руками и ногами, он, задыхаясь, выкрикивал бессвязную речь, о которой невозможно иметь представление, не слышав ее на самом деле. Тут были и молитвы, и проклятия… — 80 —
|