|
Доктор приказал кормить его как можно лучше. Но, несмотря на это и на необыкновенный аппетит больного, он худел с каждым часом, и фельдшер каждый день записывал в книгу все меньшее и меньшее число фунтов. Вольной почти не спал и целые дни проводил в непрерывном движении. Он сознавал, что он в сумасшедшем доме; он сознавал даже, что он болен. Иногда ночью он просыпался среди тишины после целого дня буйного движения, чувствуя ломоту во всех членах и страшную тяжесть в голове, но в полном сознании. Может быть, отсутствие впечатлений в ночной тишине и полусвете, может быть, слабая работа мозга только что проснувшегося человека делали то, что в такие минуты он ясно понимал свое положение и fan как будто бы здоров. Но наступал день; вместе с светом и пробуждением жизни в больнице ею снова волною охватывали впечатления; больной мозг не мог справиться с ними, и он снова был безумным. Его состояние было странною смесью правильных суждений и нелепостей. Он понимал, что вокруг него все больные, но в то же время в каждом из них видел какое-нибудь тайное, скрывающееся или скрытое лицо, которое он знал прежде, или о котором читал или слыхал. Больница была населена людьми всех времен и всех стран… Он видел себя в каком-то волшебном, заколдованном кругу, собравшем в себя всю силу земли, и в горделивом исступлении считал себя за центр этою круга. Все они, его товарищи по больнице, собрались сюда затем, чтобы исполнить дело, смутно представлявшееся ему гигантским предприятием, направленным к уничтожению зла на земле… Он мог читать мысли других людей; видел в вещах всю их историю…; здание, действительно построенное довольно давно, он считал постройкой Петра Великого и был уверен, что царь жил в нем в эпоху полтавской битвы. Он прочел это на стенах, на обвалившейся штукатурке, на кусках кирпича и изразцов, находимых им в саду… Он населил маленькое здание мертвецкой десятками и сотнями давно умерших людей и пристально вглядывался в оконце, выходившее из ее подвала в уголок сада, видя в неровном отражении, света в старом радужном и грязном стекле знакомые черты, виденные им когда-то в жизни или на портретах…» Крайняя степень возбуждения больного, сопротивление, оказанное им служителям в ванне, богатый бред, — все это с первого взгляда невольно возбуждает мысль об остром схизофреническом состоянии. Невольно напрашивается даже аналогия между «Красным Цветком» и «Аврелией» Жерар де Нерваля. И, тем не менее, стоит немного глубже вглядеться в картину болезни, — и сразу станут ясны циркулярные, а не схизофренические ее черты. Больной во всех своих проявлениях полон непосредственного чувства: то это — любовь к людям, то — ненависть к злу, господствующему в мире, то гнев против угнетателей. Быстро вытесняющие друг друга образы и мысли, соединяясь в хаотическом беспорядке, заполняют его сознание рядом Фантастических переживаний, покоющихся на субъективном ощущении особой внутренней мощи. Отсюда — бред, но в этом бреде нет и следа разорванности. Наоборот, больной нам вполне понятен: описание Гаршина дает возможность проследить источник почти каждой мысли, и всюду этот источник — реальность. Каждое ничтожное впечатление внешнего мира влечет за собой воспоминания прошлого, образы из когда-то прочитанного, которые нестройной толпой приходят на смену одно другому, быстр» вытесняясь в свою очередь новым впечатлением, вызывающим новые ассоциации. Сцена в ванне, напр., дает яркое описание того, что мы выше назвали «скачкой идей». — 81 —
|