|
Великолепие ночных грез де-Квинси выражалось преимущественно в архитектурных образах, в видениях величественных городов и дворцов. Позднее присоединились сновидения, где преобладающую роль играла вода. «За моими архитектоническими снами последовали видения моря и громадных серебряных водных пространств, которые повторялись с устрашающим постоянством и росли в целые океаны воды…» Дальше стали появляться Фантастические восточные сцены, сопровождавшиеся чрезвычайно неприятным чувством: «Уже несколько месяцев, как ужасным врагом мне стал малаец (которого де-Квинси когда-то встречал в действительности). Каждую ночь он ведет меня внутрь Азии. Мучимый чувством тропической жары, испытывая на себе действие вертикальных солнечных лучей, дух мой творил все те образы — птиц, млекопитающих, пресмыкающихся, всевозможные деревья и растения, чувствовал себя свидетелем всех тех местных порядков и обычаев, которые существуют в тропических областях Азии. Но из чувства родства он не забывал и Египта, боги, обезьяны, какаду и попугаи которого отовсюду смотрели на меня, высокомерно мерили взглядами, скалили зубы, что-то, гогоча, кричали мне. Я бросился в пагоду и в течение столетий находился в плену в ее тайниках, или оказывался висящим на шпице ее башни. Я был богом и жрецом. Мне молились и приносили жертвы. Я бежал от гнева Брамы через все леса Азии. Вишну ненавидел, Шива подстерегал меня. Вдруг я попал к Изиде и Озирису. Они сказали, что я совершил деда, которое заставила содрогнуться Ибиса и Крокодила. Я был замурован на тысячелетия с мумиями и сфинксами в каменных гробах, в тесных камерах, во внутренностях вечных пирамид. Крокодилы целовали меня ядовитыми поцелуями. Я лежал под невыразимо отвратительными мягкими массами среди первобытного тростника в иле Нильского дна»… Уже эти отрывки показывают, что пышно развернувшаяся Фантазия де-Квинси доставляла ему больше страданий, чем удовольствия. Это подтверждает и следующее место: «Эти… изменения моих снов сопровождались леденящим страхом и мрачнейшей меланхолией, которые словами нельзя описать никаким образом. Каждую ночь мне казалось, что я не метафорически, а буквально погружаюсь в какие-то жерла и полные мрака пропасти в бездонные глубины, из которых уже невозможно подняться. И когда я просыпался, у меня часто не было чувства, что я снова вернулся к свету… Мрак, следовавший за пышными представлениями и сгущавшийся, наконец, в беспросветные пустыни самоубийственных предположений, нельзя передать словами». Автор испытал и мертвящее влияние опия на свою психику и умственную деятельность. Нельзя без тяжелого чувства читать строки, которые он посвящает наступившему, наконец, у него состоянию психического оцепенения и умственного застоя. — 8 —
|