|
- Мяу, мяу… - мяукнул Зорба, подмигнув старой русалке. Мадам Гортензия улыбнулась и украдкой сжала под столом его руку. Проглотив комок в горле, она с аппетитом принялась за еду. Солнце опустилось и, вторгшись через маленькое оконце, скользнуло по ногам нашей доброй дамы. Бутылка опустела. Поглаживая свои усы, торчавшие, как у дикого кота, Зорба придвинулся к мадам Гортензии. Она же, сжавшись с втянутой головой, с дрожью ощущала на себе его тёплое, пахнущее алкоголем, дыхание. - Что это ещё за чудо, хозяин? - спросил Зорба, повернувшись. - Всё идёт у меня шиворот-навыворот. Ребёнком я походил на маленького старичка: неуклюжий, говорил мало, у меня был грубый низкий голос старого человека. Считалось, что я похож на своего деда! Но с возрастом я становился всё легкомысленней. В двадцать лет начал делать глупости, правда, не часто, как и положено в этом возрасте. В сорок лет почувствовал себя юношей и стал здорово глупить. Теперь же, когда мне перевалило за шестьдесят (за шестьдесят пять, хозяин, но это между нами), честное слово, мир стал тесен для меня! Можешь ли ты объяснить это, хозяин? Он поднял свой стакан и, повернувшись к своей даме, сказал с серьёзным видом: - За твоё здоровье, моя Бубулина. Желаю тебе, - продолжал он не менее серьёзно, - чтобы у тебя в этом году выросли зубы, появились красивые тонкие брови, и чтобы кожа твоя стала свежей и нежной, как у персика! Тогда ты выкинешь к чёрту эти грязные ленточки! А ещё я тебе желаю новую революцию на Крите, пусть вернутся четыре великих державы, дорогая Бубулина, со своими флотами, каждый флот имел бы своего адмирала, а каждый адмирал завитую и надушенную бороду. А ты, моя сирена, вознесёшься над флотами, исполняя свою нежную песню. Говоря это, он погладил своей огромной лапищей отвислую и дряблую грудь милой дамы. Зорба был снова охвачен пламенем, голос его стал хриплым от желания. Я рассмеялся. Однажды в кино я видел турецкого пашу, который расшалился в парижском кабаре. На его коленях сидела молоденькая блондинка, и когда он распалился, кисть его фески начала медленно подниматься, затем замерев на какое-то время в горизонтальном положении, резко устремилась вверх. - Ты чего смеешься, хозяин? - спросил Зорба. Милая дама всё ещё находилась во власти слов своего поклонника. - Ах, Зорба, - сказала она, - разве это возможно? Молодость уходит… безвозвратно. Зорба снова придвинулся, стулья коснулись друг друга. - Послушай, моя милая, - сказал он, расстёгивая третью, последнюю пуговицу на корсаже мадам Гортензии. - Послушай, какой подарок я тебе преподнесу: нынче есть такие врачи, которые делают чудеса. Дают капли или порошок, я уж не знаю, - и снова тебе двадцать лет, самое большее двадцать пять. Не плачь, моя хорошая, я тебе выпишу врача из Европы… Наша старушка-сирена вздрогнула. Блестящая и красноватая кожа её головы просвечивала сквозь поредевшие волосы. Она обхватила большими, пухлыми руками шею Зорбы. — 95 —
|