Уроки милосердия

— Когда ты последний раз ела? — спрашиваю я, будто не слыша ее вопроса.

Это всего лишь ресторан гостиницы «Мариотт», но я заказываю бутылку дешевого красного вина и бутылку еще более ужасного белого, французский луковый суп и салат «Цезарь» с курицей; куриные крылышки, сырные палочки, пиццу с сыром, пасту феттучини с сыром и маслом, три шарика шоколадного мороженого и огромный кусок лимонного торта безе. Еды достаточно для меня, Сейдж, Евы и всех соседей на четвертом этаже, если бы я захотел их пригласить.

Любые сомнения по поводу того, что я увез скорбящую девушку из дома прямо с бабушкиных поминок, незаконно пронес собаку в гостиницу, где жить с собаками запрещено, рассеиваются, когда на щеки Сейдж возвращается румянец и она разбирается со всем стоящим перед ней изобилием.

Номер рассчитан на командированного, с небольшой гостиной с диваном и телевизором. Мы включили канал «Киноклассика», приглушили звук. На экране спорят Джимми Стюарт и Кэтрин Хепберн.

— Почему в старых фильмах люди разговаривают так, как будто у них челюсти свело? — спрашивает Сейдж.

Я смеюсь.

— Мало кто знает, что Кэри Грант страдал от патологии височно-нижнечелюстного сустава.

— Ни один актер из фильмов сороковых годов не говорит так, как простые необразованные американцы, — задумчиво произносит Сейдж.

Когда Джимми Стюарт наклоняется к Кэтрин Хепбёрн, Сейдж озвучивает его реплику:

— «Пообещай, что отправишься со мной, Мейбел. Я знаю, ты не моего круга… но я всегда могу начать заниматься боулингом по вторникам».

Я улыбаюсь, читая титры за Кэтрин Хепбёрн:

— «Прости, Ральф. Я никогда бы не смогла полюбить мужчину, который думает, что «напоить жену» означает загрузить посудомоечную машину».

— «Но, милая, — продолжает Сейдж, — как же мне поступить с этими билетами на чемпионат по автогонкам?»

Кэтрин Хепбёрн встряхивает волосами.

— «А мне, черт побери, какая разница!» — восклицаю я.

Сейдж улыбается.

— Голливуд многое потерял.

Она выключила телефон, потому что сестры станут названивать, как только обнаружат ее отсутствие. На краю дивана посапывает собака. На экране неожиданно вспыхивают яркие цвета рекламы. После черно-белого фильма буйство красок ошеломляет.

— Похоже, конец, — говорит Сейдж.

Я смотрю на часы.

— Фильм будет идти еще полчаса.

— Я говорю о Райнере Хартманне.

Я тянусь за пультом, полностью выключаю звук.

— У нас больше нет возможности получить у вашей бабушки письменные показания, не говоря уже о видеоопознании.

— Я могу рассказать суду все, что она говорила…

— Это показания с чужих слов, — объясняю я.