Уроки милосердия

— Ты сразила его наповал.

Бабушка смеется.

— Вряд ли. Я была кожа да кости. Ни груди, ни округлостей — ничего. Ежик волос длиной в три сантиметра — после того, как вывели вшей, о лучшей прическе я и не мечтала, — признается она. — На первом свидании я спросила, что он во мне разглядел. И он ответил: «Свое будущее».

Неожиданно я вспоминаю, как гуляла по городу с сестрой и бабушкой. Я как раз читала книгу и не желала бесцельно слоняться по улицам, но мама настояла, чтобы мы пошли втроем, вот мы и тащились черепашьим шагом рядом с бабушкой. «Зачем ходить по грязи, — сказала она тогда, — если можно прогуляться по такому прекрасному тротуару?» Я решила, что она слишком осторожна и боится машин, хотя по этой улице они никогда не ездили. Сейчас я осознаю: она не понимала, почему мы не ходим по тротуарам просто потому, что можем по ним ходить.

Когда у тебя забирают свободу, ты постигаешь, что это привилегия, а не право.

— Когда мы только приехали в Америку, твой дедушка предложил, чтобы я присоединилась к группе таких, как я, — тех, кто был в концлагере. Я потащила его с собой. Мы посетили три встречи. Все говорили о том, что с ними произошло, и о том, как они ненавидят немцев. Я не хотела этого. Я находилась в прекрасной новой стране. Мне хотелось говорить о кино, о своем красавце муже, о новых друзьях. Поэтому я ушла и продолжила жить дальше.

— После того, что немцы сделали с тобой, как ты могла их простить?

Произнеся эти слова, я подумала о Джозефе.

— А кто сказал, что я простила? — удивилась бабушка. — Я никогда не смогу простить начальника лагеря за то, что он убил мою лучшую подругу.

— Я тебя не виню.

— Нет, Сейдж. Я имею в виду «не смогу» — в буквальном смысле, потому что не мне его прощать. Такое могла сделать только Дара, а из-за него это стало невозможным. Следуя этой логике, я могла бы простить гауптшарфюрера. Он сломал мне челюсть, но спас жизнь. — Она качает головой. — Но не могу.

Бабуля так долго молчит, что мне кажется: она заснула.

— Когда я сидела в карцере, — тихо произносит бабушка, — я его ненавидела. Не за то, что он одурачил меня и заставил поверить себе. И даже не за то, что избил. А за то, что вынудил меня утратить жалость, которую я испытывала к врагам. Я больше не вспоминала герра Бауэра и герра Фассбиндера. Я поверила, что все немцы одинаковы, и возненавидела их. — Она смотрит на меня. — А это означало, что я в тот момент была ничем не лучше их самих.

Лео следит, как я закрываю дверь спальни, когда бабушка засыпает.

— С вами все в порядке?