|
Нас загнали в барак без света. Сюда набилось несколько сотен женщин. Когда глаза привыкли к темноте, я смогла различить трехъярусные нары, на них лежала солома, как будто это не барак, а конюшня. Окон не было. Стояла жуткая вонь. Я вспомнила о товарном вагоне, о том, как нас запихнули внутрь и несколько дней везли. Мы не видели солнца, не останавливались, чтобы размять ноги или сходить в туалет. Я не хотела еще раз проходить через этот ад, лучше умереть. «И прямо сейчас!» — подумала я. Прежде чем я осознала, что делаю, ноги сами повернули в противоположную от барака сторону. И я уже бежала изо всех сил, какие только смогла собрать, по грязи в своих деревянных колодках-шлепанцах прямо на забор с электрическими проводами. Я знала: если подберусь достаточно близко — буду свободна. Чтобы Арон, Дара и — прошу тебя, Господи! — папа запомнили меня как Минку, а не как обритое животное, не просто как номер. Я распахнула объятия, словно бежала навстречу любимому. За спиной раздался женский крик. Я услышала грозные окрики надзирателя, который через мгновение догнал меня, толкнул на землю и навалился сверху. Потом, ухватив за шиворот, поднял меня на ноги и швырнул назад в барак. Я распласталась на бетонном полу. Дверь с грохотом захлопнулась. Я с трудом поднялась на колени и увидела протянутую руку. — О чем ты только думала! — воскликнул девичий голос. — Ты могла погибнуть, Минка! Я прищурилась. Сперва из-за плохого освещения, бритой головы и синяков на лице я ничего разглядеть не могла. Но уже в следующую секунду узнала Дару! И мгновенно опять стала человеком. *** Дара попала сюда двумя днями ранее и уже успела выучить все правила. Над женскими бараками надзирала Aufseherin , которая подчинялась лагерфюреру — коменданту женского лагеря. В первый день Дара видела, как он до смерти забил женщину, которая замешкалась во время переклички. Внутри бараков были свои Stuben?ltesten (староста барака) и Block?ltesten (староста блока) — женщины-еврейки, отвечавшие за отдельные блоки в бараке и за весь барак в целом соответственно. Иногда они были хуже немецких надзирателей. Старостой нашего блока была венгерка по имени Борбала, которая походила скорее на гренадера. Жила она в отдельной комнате в бараке, подбородок у нее плавно перетекал в складки шеи, а глаза блестели, как раскаленные угли. У нее был низкий мужской голос, и в четыре утра она будила нас криком «Подъем!». Дара велела мне спать в обуви, иначе ее кто-нибудь украдет, а миску прятать под рубашку — по той же причине. Она объяснила мне, в чем заключается уборка постели: как правильно, по-военному, застилать наши соломенные подстилки тонким одеялом. Конечно, невозможно сложить солому так же ровно, как настоящий матрас, и это часто являлось для Борбалы предлогом наказать кого-нибудь из нас, чтобы другим неповадно было. Именно Дара посоветовала мне быстрее бежать в уборную, потому что туалетов на сотни заключенных не хватает, а до переклички времени было совсем мало. Опоздание являлось основанием для избиения. Рассказывая мне о порядках, Дара коснулась головы — на виске наливался фиолетовый синяк. Ей пришлось учиться на своих ошибках. — 189 —
|