Уроки милосердия

— Sprichst du deutch ? — спросил он.

— J-ja, flie?end, — заикаясь, ответила я. («Свободно разговариваю».)

Он наклонился к человеку в белом халате и что-то сказал шепотом. Тот пожал плечами.

— Rechts , — заявил он.

Я запаниковала.

Отца отправили налево, а меня отправляют направо из-за моей глупости, ведь я заговорила по-немецки. Может, я их обидела? Может, я не должна была отвечать? К тому же на их родном языке? Но я явно оказалась в меньшинстве. Остальных женщин, включая и ту, с которой мы работали у герра Фассбиндера, отправили налево. Я начала умолять, чтобы и меня отправили налево, но один из поляков в полосатой робе толкнул меня направо.

Знаете, я потом часто думала об этом: что бы произошло, если бы меня отправили налево, куда тянулась каждая клеточка моего тела? Но все любят истории со счастливым концом. Я знала, что обязана выполнять все их приказы, если хочу еще раз, хоть когда-нибудь увидеть отца.

Проходя мимо эсэсовца, который заговорил со мной, я заметила, что его правая рука — та, в которой он держал пистолет, — подергивается, как от судороги. Я испугалась, что он может выстрелить, если не умышленно, то случайно. Поэтому я поспешно прошла мимо и присоединилась к небольшой группе женщин. Потом другой эсэсовец отвел нас в здание из красного кирпича в форме буквы «I». Через улицу я видела толпы людей — у высаженных вдоль дороги деревьев и молча сидящих у длинного здания с трубами. Я гадала, есть ли среди них мой отец, видит ли он меня.

Нас загнали в помещение и приказали раздеться. Снять все: одежду, обувь, белье, заколки. Я оглянулась, испытывая стыд при виде незнакомых голых женщин, но мне стало еще более неловко, когда я поняла, что солдаты-мужчины не намерены оставлять нас одних. Хотя они даже не смотрели на нас. Я двигалась медленно, словно сдирала с себя слои кожи, а не одежду. Одной рукой я пыталась прикрыться, другой вцепилась в сапоги, как велел мне отец.

Подошел один из надзирателей, скользнул по мне ледяным взглядом, задержался на сапогах.

— Отличные сапоги, — сказал он.

Я еще крепче прижала их к себе.

Он протянул руку и вырвал их у меня, вручив взамен пару деревянных колодок-шлепанцев.

— Слишком хороши для тебя, — заявил он.

Вместе с сапогами исчезли все шансы выбраться отсюда и что-то разузнать об отце. С ними пропали и христианские документы, которые вручил мне Йосек.

Нас направили к столу, где стояли еврейки в полосатых робах с электрическими бритвами. Подойдя ближе, я увидела, что они остригают волосы. Некоторым оставляли короткие прически, остальным везло меньше.