|
– Бывают вещи, над которыми мы не властны, иногда приходится ждать и… – Делайте что можете, черт побери, шланги, аппараты – все! Лекарства! Не давайте ей умереть! – Поверьте, мы делаем все возможное, все, что в наших силах, но ваша мама… – Она этого не заслужила. Она не заслужила того, чтобы просто умереть. Думаю, врач не расслышал. Не расслышал, как странно прозвучала эта фраза. Ник произнес странное слово. Просто. – Как я уже сказал, мы делаем все, что возможно, и остается только… – Не дай ей умереть, говнюк, мне насрать, пусть лежит здесь с мертвым мозгом и гниет! Врач беспомощно поднимает руки: курсы эффективного общения с проблемными родственниками пациентов только что обнаружили свою полную несостоятельность. Сложившаяся ситуация явно не из тех, что там отрабатывали. Он переводит взгляд на меня, во мне его спасение. Вообще-то, я бы с удовольствием посмотрел на развитие событий, но меня ждет Мартин. – Что с ней? – Ее нашел социальный работник. Трудно сказать, сколько времени она пробыла… без чувств. – И что теперь? – Теперь возможны два варианта, на момент доставки у нее было сильное обезвоживание, одно это может привести пожилого человека… – Что происходит сейчас? – Остается только ждать. Очень может быть, что она очнется, но… – Ты хочешь о чем-нибудь спросить, Ник? Он уже сидит на своем стуле, качает головой. Врач вкратце объясняет, что ее состояние – следствие болезни легких, точнее сказать трудно. О чем бы то ни было. Извиняется и спешит нас покинуть. У Ника пустой взгляд. Было проще здесь находиться, когда он кричал на врача, когда заглушал звук аппарата искусственного дыхания. Теперь мы одни. Только теперь я замечаю, как поредели ее волосы, сквозь них просвечивает серая кожа головы. Кожа да кости. Она всегда следила за прической. Даже когда нам нечего было есть, в ванной стоял дорогой шампунь. Ник встает: – Позвони, когда она умрет. Он идет к двери. – Ник! Оборачивается, вопросительно смотрит. – Не тяжело все время злиться? Какое-то время он стоит в нерешительности – прибить меня, что ли? – затем улыбается, это первая его искренняя улыбка за многие годы: – Все проще и проще. 15– Просто поразительно, сколько же у тебя родственников. Он улыбается. Отвечать не нужно, он знает, что к чему. – Пойдем. Можно назвать его старьевщиком, но это было бы неверно. Его фамилия Сёренсен, имени не знаю. Народ называет это заведение магазином Сёренсена, хотя на табличке над дверью написано другое. Сёренсен приподнимает крышку прилавка, и я следую за ним в примыкающую комнату. В ней полно вещей, которым либо не хватило места в магазине, либо это товар «отмытый»: гоночный велосипед, ноутбук, наполовину заваленный дисками. Сёренсену шестьдесят с лишком, может больше. Я слышал разговоры о Сёренсене с тех пор, как начал колоться. Он втягивает живот и протискивается за письменный стол. Садится, рукой указывает мне на стул напротив. На стене висит четырехлетней давности календарь с гологрудыми девицами, скверно пахнет табаком, дешевыми сигариллами. На столе – поцарапанный термос. — 97 —
|