|
Озерчане, конечно, болели за своего и подбадривали Петра криками и советами. А Петр между тем не столько дрался, сколько приглядывался к противнику. Он нарочно открылся и позволил Леве ударить себя, а когда тот, воодушевленный, снова ринулся вперед, неожиданно сбоку, внахлест вокруг его руки ударил в висок и тут же — со всей сдерживаемой до того силой, прямо в лицо. Брызнула кровь из разбитого носа, и Рубль повалился на спину. Под ликующие крики озерчан Петр отвернулся со скучным видом, брезгливо вытер кровь с кулака о порты и шагнул прочь. — Петр! — укоризненно крикнул кто-то из стариков. — Петр, руку! — возмущенно загудели парни. Петр нехотя вернулся, подошел к Рублю и протянул руку, чтобы помочь подняться. Тот, перекатившись на бок, шарил в кармане куртки. Поднялся сам, выдувая из носу кровавые пузыри, с ненавистью глядя на Петра, и прежде чем Бегун успел сообразить, что к чему, вскинул зажатый в кулаке баллон и брызнул Петру в лицо. Тот отступил удивленно, затем склонился от нестерпимой боли в глазах, хотел отойти, но ноги у него заплелись, и он рухнул на траву без сознания, раскинув руки. Заголосили бабы, мужики кинулись поднимать бесчувственного Петра. — Убил! Убил нечистым духом! Бабку Арину кличьте! Бегун вырвал баллон у Левы из рук. — Не надо никого звать, — крикнул он. — Лицо водой обмойте и на ветер положите — через час отойдет! — Он подхватил Рубля под руку и повел его к дому. — Ну что, победил, скотина? Все изговняешь, куда ни сунешься. Он же руку тебе хотел дать… Тот волочил ноги, качаясь, запинаясь вслепую о корни. — Папуасы… — бормотал он. — Я вас научу цивилизацию любить… Ранним утром, когда Еремей собирался у крыльца на охоту, Бегун подошел к нему. — Еремей, возьми меня с собой. Научи охоте. Стрелок из меня никакой — в армии стрелял, лет двадцать назад, да пацаном из рогатки, — так хоть капканы ставить, что ли, птиц ловить… Еремей натягивал сапоги из толстой сохатины, густо смазанные дегтем. Исподлобья насмешливо глянул на него. — Хватит мне бабьей работой заниматься, — настаивал Бегун. — Зима скоро — что мне зимой, кросны сновать?[3] И нахлебником не хочу. Мне мужицкое дело надо… С весны до поздней осени Бегун прошел весь круг полевых работ — палил прошлогоднюю стерню и взрывал пашню, сеял и полол, сеноко-сил и метал стога, жал серпом полегшую рожь и молотил, копал картоху и рубил капусту — вникая в каждое новое дело и ничем не брезгуя. Собирал с бабами лещину и грибы, травы, голубику и клюкву, драл бересту на рукоделие и на деготь, по колено в болотной жиже рвал рогоз — высокие стебли с толстым бархатным наконечником, которые всю жизнь считал камышом, — его мясистый полуметровый корень сушили и мололи в хлеб. Оставался еще лен — таскать, стлать, мять, трепать на волокно, но это было уже вовсе бабье искусство как детей сиськой кормить… — 42 —
|