— Извини, друг, — он наклонился одновременно с охотником и заметил мелькнувший у того за пазухой тяжелый бронзовый крест на сыромятной тесьме. Еремей торопливо заправил крест глубже и в упор тяжело глянул ему в глаза. — Давай помогу, — Бегун как ни в чем не бывало поднял соль и первым пошел к двери. Дыша горячим паром в синих морозных сумерках, они уложили поклажу в легкие салазки, стоящие у крыльца рядом с широкими камусными[2] лыжами, и молча вернулись в избу: Еремей лег в комнате, отвернувшись к стене, Бегун опять сел за стол… Потехин оглушительно храпел, раскинувшись во сне, так что откликались звоном оконные стекла. Охотники спали вповалку, не раздеваясь; на полу между кроватей валялись просыпанные из мешка деньги, пустые бутылки и дотлевшие самокрутки. Еремей бесшумно поднялся и тенью выскользнул из избы. Бегун следил за ним, не поднимая головы. Переждав время, вышел на крыльцо. В предрассветной серой мгле охотник быстро, размашисто шагал к лесу с громадной торбой за плечами и салазками на постромках. Впереди бежала рыжая лайка, нетерпеливо оглядываясь на хозяина. Еремей увидал Бегуна на крыльце — и предостерегающе покачал головой… Когда он скрылся из виду, Бегун закурил, зябко ежась на морозце, глядя то в медленно светающее небо, то на уходящий в тайгу лыжный след. Вернулся в душную избу, растолкал Потехина: — Слышь, «Буран» возьму? — Да бери чо хочешь, отвяжись только, — буркнул тот и захрапел пуще прежнего. Лева успел надраться в дым. Бегун таскал его за уши, лил в лицо воду, пытался поставить на ноги, но колени у того подламывались, а голова безвольно падала на грудь. Бегун выволок его на крыльцо и погрузил в прицеп, накрыв лежащей там медвежьей шкурой. В прицепе уложены были охотничьи припасы, закупленные Потехиным в обратную дорогу, вдоль бортов стояли канистры. Бегун взвесил на руке одну, другую — полны под горло. Он завел мотор, проехал по улице между спящих домов, провожаемый только ленивым собачьим лаем, и свернул в тайгу по Еремееву следу. Он не смог бы внятно объяснить, почему кинулся в погоню за немым охотником. Им овладело томительное беспокойство, какое испытывает, наверное, охотничий пес, еще не взявший верный след, но уже почуявший рядом запах зверя. Такое случалось с ним, когда, пройдя деревню до околицы, он вдруг поворачивал назад, к ничем не примечательной избе, чувствуя, что здесь ждет удача. Однажды это беспокойство заставило его остановиться у заброшенного храма в вологодской глуши и отпустить попутку. До вечера он обшаривал церковь, перерывал горы прелой картошки, сваленной перед слепым иконостасом. А когда, вконец обессилев, вышел и сел перекурить у ворот — вдруг увидел отразившуюся в мелком ручье изнанку перекинутого через канаву мостка: это была Троица сказочного мстерского письма… — 19 —
|