|
— Он когда-нибудь помогал тебе одеваться? — Очередной кивок. — Он когда-нибудь обнимал тебя, когда ты лежал в кровати? Я замираю на месте. Мои губы плохо слушаются, когда я подаю голос: — Это не то, что вы думаете. Он просто хочет узнать, почему здесь нет Калеба. Он скучает по отцу. Ему не нужен был бы этот жест, если бы… если бы… — Я не могу это даже произнести. — Он мог бы показать пальцем, уже тысячу раз, — шепчу я. — Он мог испугаться последствий такого прямого обвинения, — объясняет доктор Робишо. — Такая непрямая ссылка является для него дополнительным слоем психологической защиты. Натаниэль, — мягко продолжает она, — ты знаешь, кто тебя обидел? Он указывает на учебник. И опять жестом показывает: «отец». Будьте осторожны со своими желаниями. После всех этих дней Натаниэль назвал имя. Это имя я ожидала услышать меньше всего! Это имя превращает меня в недвижимую каменную глыбу — именно с этим материалом Калеб предпочитает работать. Я слышу, как доктор Робишо звонит в отдел опеки; слышу, как она сообщает Монике, что есть подозреваемый, но я в сотнях километрах отсюда. Я с беспристрастностью человека, который знает, что будет дальше, смотрю на ситуацию. Полиция заведет дело. Калеба вызовут на допрос. Уолли Мофетт позвонит в контору окружного прокурора в Портленде. Калеб либо признает вину и будет осужден на основании этого признания, либо Натаниэлю придется обвинять отца в открытом судебном заседании. Весь кошмар только начинается. Он не мог! Я знаю это так же хорошо, как узнала за эти годы о Калебе все. Я вижу, как он в полночь прохаживается по коридору, придерживая крошечного Натаниэля за ножки, — единственное положение в котором наш ребенок, которого мучили колики, переставал кричать. Вспоминаю, как он сидит рядом со мной на выпускном Натаниэля в яслях, как он плачет, не стыдясь своих слез. Он хороший, сильный, уверенный мужчина — такому без колебаний доверишь свою жизнь и жизнь своего ребенка. Но если я верю в невиновность Калеба, значит, я не верю Натаниэлю. В памяти вспыхивают воспоминания. Как Калеб намекал, что виновным может оказаться Патрик. Зачем упоминать его имя, если не для того, чтобы снять подозрения с себя? Или как Калеб убеждал Натаниэля, что ему не нужно учить язык жестов, если он не хочет. Все это ради того, чтобы помешать ребенку сказать правду? Мне и раньше доводилось встречать преступников, развращающих детей. На них нет ни клейма, ни ярлыка, ни татуировок, которые бы указывали на эти пороки. Они спрятаны под мягкой, отеческой улыбкой; они заткнуты в карманы застегнутой на все пуговицы рубашки. Они похожи на нас, и от этого становится еще страшнее — знать, что чудовища живут среди нас, и оставаться в дураках. — 54 —
|