Роковое совпадение

Фишер тяжело вздыхает:

— Я не могу запретить им эксгумировать тело.

— Знаю.

— И если вы будете утаивать от меня информацию, то потом будете плакать, потому что я не буду знать, что с ней делать.

Я втягиваю голову в плечи:

— Понимаю.

Он поднимает на прощание руку. Я стою на пороге, провожая его взглядом, ежусь на ветру. Его машина выезжает на дорогу, выпуская из застывшей выхлопной трубы облачко дыма. С глубоким вздохом я поворачиваюсь и вижу в метре от себя Калеба.

— Нина, — спрашивает он, — что это было?

Я качаю головой и протискиваяюсь мимо него, но он хватает меня за руку, не желая отпускать.

— Ты обманула меня. Обманула!

— Калеб, ты не понимаешь…

Он хватает меня за плечи и сильно встряхивает:

— А что я должен понять? Что ты убила невинного человека? Господи, Нина, когда же до тебя дойдет?

Однажды Натаниэль спросил меня, как исчезает снег. В Мэне всегда так: вместо постепенного таяния проходит один теплый день, и сугробы, которые еще утром были по пояс, к тому времени, как садится солнце, испаряются. Мы вместе отправились в библиотеку, чтобы получить ответ: это сублимация, процесс, когда что-то твердое исчезает в разреженном воздухе.

Я расклеиваюсь, спасибо, меня удерживают руки Калеба. Я выплескиваю все, что боялась выплеснуть за прошедшую неделю. Мою голову заполняет голос отца Шишинского, перед мысленным взором проплывает его лицо.

— Я знаю, — рыдаю я. — Ох, Калеб, я знаю! Думала, я смогу… Я думала, смогу все уладить. Но совершила ошибку. — Я прижимаюсь к его сильной груди, ожидая, что он меня обнимет.

Но он этого не делает.

Калеб отступает назад и засовывает руки в карманы. У него красные, измученные глаза.

— Какую ошибку, Нина? Что убила человека? — хрипло спрашивает он. — Или что не успела убить?

— Стыд и срам — вот что это, — говорит секретарь в церкви. Мира Лестер качает головой и протягивает Патрику чашку чая, которую для него сделала. — Не за горами рождественское богослужение, а мы без капеллана.

Патрик знает, что лучший путь к информации не всегда вымощенный и прямой, он часто пролегает по задворкам, о которых многие забывают. Еще он знает из давно канувших в Лету времен, когда воспитывался католиком, что коллективная память — и источник всех сплетен — чаще всего секретарша в церкви. Он надевает свое самое озабоченное выражение лица, то, которое всегда заставляло пожилых тетушек щипать его за щечку.

— Паства, наверное, растеряна.

— Пребывает между сплетнями об отце Шишинском и о том, как его убили… совершенно не по-христиански — вот все, что я могу об этом сказать.