|
Время может остановиться, сейчас я это точно знаю. Можно услышать, как прекращает биться сердце, как в венах останавливается кровь. И охватывает ужасное, непреодолимое чувство, что ты застрял в этом временном континууме и выхода нет. — Расскажи мне еще раз. — Мои слова скатываются с губ, как камни. — Расскажи, что он тебе сказал. Патрик поворачивается ко мне. — Отец Глен, — отвечает он. — Правильно? Натаниэль вспоминает, каким грязным себя ощущал, — таким грязным, что, казалось, он не отмоется, даже тысячи раз приняв душ. А все потому, что эта грязь была у него под кожей; пришлось бы тереть до мяса, чтобы отмыть ее. Там все горело, и даже Эсме к нему не подходила. Она промурлыкала, вскочила на большой деревянный стол и стала пристально его разглядывать. «Ты сам виноват», — говорила она. Натаниэль попытался натянуть штаны, но руки его не слушались, не могли ничего удержать. Когда ему все-таки удалось ухватить свои трусы, они оказались мокрыми, что совершенно необъяснимо, потому что Натаниэль не писался в штаны. Он точно это знал. А священник рассматривал его трусики, держал их в руках. Ему понравились бейсбольные рукавички. Натаниэль больше никогда не хотел надевать эти трусы. — Мы можем все исправить, — сказал священник мягким, как подушка, голосом и на минуту исчез. Натаниэль досчитал до тридцати пяти, потом начал с начала — он умел считать только до тридцати пяти. Ему хотелось уйти. Хотелось спрятаться под стол или в шкафу. Но ему нужны были трусы. Без трусов нельзя одеваться, первыми надеваем трусы. Так всегда говорила мама, когда он что-то забывал надеть, и заставляла идти наверх переодеваться. Священник вернулся с детскими трусиками, но не такими, как у папы (папины похожи на шорты). Натаниэль был уверен, что священник достал их из большой коробки, где хранились засаленные куртки и вонючие кроссовки, которые люди оставляют у церкви. Натаниэлю всегда хотелось узнать, как можно уйти без кроссовок и не заметить этого. А в данном случае: как можно забыть свои трусы? Трусы были чистыми, с нарисованным на них Человеком-пауком. И хотя оказались слишком узкими, Натаниэлю было все равно. — Надень другие, — сказал священник. — А твои я выстираю и верну. Натаниэль покачал головой и засунул мокрые трусы в карман толстовки, свернув так, чтобы не касаться их мерзкого края. Он почувствовал, что священник гладит его по голове, и замер, как статуя, как и тогда, когда внутри было что-то прямое и толстое. — Тебя отвести назад? Натаниэль молчал. Он дождался, пока священник забрал свою Эсме и ушел, и отправился в котельную. Внутри было страшно — света не было, только паутина и даже скелет дохлой мыши. Сюда никогда никто не заглядывал, именно поэтому Натаниэль пришел сюда и засунул грязные трусы за большую машину, которая гудела и изрыгала тепло. — 161 —
|