|
Когда осмотр заканчивается, надзирательница берет мои вещи, все еще влажные от крови священника, и складывает их в пакеты. Я медленно надеваю спецовку, так сильно перетягивая пояс на талии, что становится трудно дышать. Мои глаза шарят взад-вперед, когда мы идет назад по коридору. Кажется, за мной следят даже стены. У стола дежурного в передней части тюрьмы женщина-надзиратель останавливается у телефона. — Ну же, — подгоняет она, — звоните. У меня есть конституционное право на один личный звонок, но я чувствую на себе тяжелые взгляды окружающих. Беру трубку, взвешиваю ее в руке, поглаживаю ее длинную шею. Я смотрю на трубку так, как будто вижу телефон впервые в жизни. Они никогда не признаются в том, что слышали, что бы ни достигло их ушей. Я допросила с пристрастием достаточно тюремных надзирателей, когда они выступали в качестве свидетелей, — они ничего не скажут, потому что им придется вернуться и каждый день охранять этих заключенных. Впервые это мне на пользу. Я встречаюсь взглядом со стоящей рядом надзирательницей и медленно стряхиваю оцепенение. Набираю номер, жду, пока меня соединят с внешним миром. — Алло! — отвечает Калеб. Самое прекрасное слово в английском языке. — Как Натаниэль? — Нина? Господи Боже, что ты наделала! — Как Натаниэль? — повторяю я. — А как, черт побери, ты думаешь, он себя чувствует? Его мать арестовали за убийство! Я закрываю глаза. — Калеб, мне нужно, чтобы ты меня выслушал. Когда увидимся, я тебе все объясню. Ты уже беседовал с полицией? — Нет… — И не разговаривай. Пока я в тюрьме, молчи. Меня продержат здесь ночь, а завтра выдвинут обвинение. — На мои глаза наворачиваются слезы. — Нужно, чтобы ты позвонил Фишеру Каррингтону. — Кому? — Он адвокат. Он единственный, кто может вытянуть меня отсюда. Делай что хочешь, но уговори его защищать меня. — А что мне сказать Натаниэлю? Я делаю глубокий вдох. — Что со мной все в порядке, завтра я буду дома. Калеб злится, я чувствую это по повисшему молчанию. — Почему я должен выполнять твои просьбы после того, как ты так с нами поступила? — Если хочешь, чтобы это «мы» осталось, сделай то, о чем я прошу. Когда Калеб вешает трубку, я продолжаю прижимать телефон к уху, делая вид, что еще не закончила разговор. Потом кладу трубку на место, оборачиваюсь и смотрю на надзирательницу, которая ждет, чтобы отвести меня в камеру. — Я должна была так поступить, — объясняю я. — Он не понимает. А я не могу заставить его понять. Вы бы тоже так сделали, правда? Если бы это был ваш ребенок, разве вы поступили бы по-другому? — 103 —
|