Роковое совпадение

Тюремный надзиратель у КПП в тюрьме посасывает ментоловый «Холлс», когда просит меня сузить мою жизнь до тех единственных подробностей, которые необходимо знать в тюрьме: имя, дата рождения, рост, вес, цвет глаз, есть ли у меня аллергия, принимаю ли я лекарства, состою ли на учете у врача… Я негромко отвечаю, словно загипнотизированная вопросами. Обычно я вступаю в эту игру во втором акте; для меня в новинку видеть ее начало.

Я чувствую запах лекарственной мяты, когда сержант опять постукивает карандашом.

— Особые приметы? — спрашивает он.

Он имеет в виду родинки, родимые пятна, татуировки. «У меня есть шрам, — думаю я, — на сердце».

Я не успеваю ответить, как второй надзиратель расстегивает «молнию» на моей черной сумочке и высыпает ее содержимое на письменный стол. Жевательная резинка, три леденца «Лайф-сейверс», чековая книжка, кошелек. Неизменные спутники любой матери: прошлогодние фотографии Натаниэля, давно забытое детское зубное кольцо, пачка с четырьмя цветными карандашами, которые мы умыкнули из чилийского ресторана. Еще две обоймы к пистолету.

Я обхватываю себя за плечи дрожащими руками.

— Я не могу. Я больше не могу, — шепчу я и стараюсь свернуться калачиком.

— Ну, мы еще не закончили, — говорит надзиратель.

Он вдавливает мои пальцы в подушечку с чернилами и делает три экземпляра отпечатков пальцев. Ставит меня к стене и вручает табличку. Я, как зомби, выполняю его приказы, в глаза я ему не смотрю. Он не предупреждает меня, что сейчас «вылетит птичка», и теперь я понимаю, почему на всех фотографиях преступники выглядят так, будто их застали врасплох.

Когда глаза привыкают к свету после вспышки фотокамеры, я вижу перед собой женщину-надзирателя. У нее брови срослись на переносице и представляют собой одну сплошную линию, а фигура — как у квотербека в американском футболе. Я иду за ней в комнату размером с чулан с полками, забитыми аккуратно сложенной ярко-оранжевой тюремной спецодеждой. Я вдруг вспоминаю, что тюрьмам в Коннектикуте пришлось продать все свои травянисто-зеленые костюмы, потому что заключенные постоянно сбегали в леса.

Надзирательница протягивает мне штаны и рубашку.

— Раздевайся, — велит она.

«Я должна это сделать, — думаю я, когда слышу, как она надевает резиновые перчатки. — Я должна сделать все, чтобы выбраться отсюда». Поэтому я пытаюсь выбросить из головы все мысли, чтобы она стала пустой, как экран после окончания фильма. Я чувствую, как пальцы надзирательницы ощупывают мне рот, уши, ноздри, влагалище, анальное отверстие. Меня передергивает, когда я думаю о своем сыне.