|
- А, пришел, -- сказал Александр. Он переворачивал лист в нотах и заметил Игоря, -- Я вот тут играл. - Играй дальше. - Потом. Часа два наверно играл. Устал. - Что это за труба такая у тебя. Небольшая совсем. - Это корнет. Александр вынул сурдинку из корнета, вытащил мундштук, продул его, и уложил корнет, мундштук и сурдину в свой раскрытый пошарпанный чемоданец -- поверх белья. - Это сурдинка, да? Дай посмотрю. Легкая... А кто тебе, Саш, майку порвал? - А, это. В санатории. Я там делал сегодня физзарядку лечебную и мяч укатился под кушетку. Я полез и порвал. Ну, там шуруп торчал. -- Саша во время рассказа сходил на кухню и вернулся, жуя бутерброд и запивая его молоком из бутылки. Брюки на босом Александре были закатаны по голень. - А что за пьесу ты играл? - Я сегодня только две играл: «Олвидар» и «Эпилог». - Что «Олвидар» значит? - Не знаю. Наверное, чье-нибудь имя. Я еще хочу «Как глубок океан» выучить. - Обязательно выучи... Голодный, Саш? Я утром суп варил. Брикетный, правда. Но ничего, вкусный. 15... Какое-то одиночество радости... Именно в таком состоянии, он, казавшийся вечно грустным и стремительным, пребывал почти все время летом окончания института. Записки на свое имя, которые в те необъятные июньские дни он обнаруживал в почтовом ящике, лишь обостряли это состояние чувством неясного ожидания... В указанное время приходил на означенные в посланиях места. Сперва это был пустырь близ конечной трамвайной остановки. (В полдень открывались гастроли зарубежного цирка) Развевались флаги, высился шапито. Брезент вздымался и опадал на ленивом ветру. Бравурно-сентиментально звучала духовая музыка и к аэроплану сквозь толпу проталкивались лилипуты в летных шлемах и крагах. Он сидел на траве, глядя в бледно-голубое, чуть затуманенное небо, где только что канул самолет, проделав каскад пируэтов. Никто не подошел к нему, не заговорил. Никто не подал ни знака. И после того как несметная толпа скрылась за пологами шапито, он еще с полчаса сидел на пустыре, делая пометки в учебнике мертвого языка. Через несколько дней -- мост. Совершенно пустой. Тусклое солнце в закатном мареве цепенело над морским горизонтом. Волны -- далеко внизу -- невнятно переплескивались под исполинскими фермами моста. Недостроенного, уходящего на милю в море и обрывающегося, не соединив материк и неразличимый в просторе остров. Еще был луна-парк, по-субботнему -- пьяный, оглушительный, беспорядочно расчеркивающий зигзагами аттракционов черное индиго ночи. И хотя записок больше не приходило, в зоосаде, где подрабатывал уборщиком его приятель -- с сожалением подумал, что этот скучный белесый вечер с редким дождем, этот понедельник в «zoo», эта дремотная тишина, может быть, лучшие условия для неназначенной встречи. С бутылкой вина в руке он неторопливо шел мимо клеток. Нахохлившиеся птицы... Приникшие к металлической сетке дряхлые обезьяны... Носороги будто гранитные... Он был зачарован, заворожен глазами животных (словно предчувствуя, что через несколько лет, он, терпеливо лежащий со снайперской винтовкой в руинах на окраине большого европейского города, вечером, моросящим и тихим, будет изувечен бенгальским тигром, исчезнувшим из зоопарка после воздушного налета на центр.)... Поболтав с приятелем, к выходу он шел уже скорым шагом, улыбаясь от мыслей о том, как когда-нибудь вспомнит и терпкий вкус рислинга, и сумрак аллей, и смех школьного друга, и точки капель на асфальте... Выйдя из «zoo», он смешался с толпою, затерялся в ней. Небо стало тяжким, предгрозовым. — 18 —
|