|
Я могу у вас кое о чем спросить? — говорю я. — Что на самом деле... ну, вы понимаете... произойдет? Произойдет? Если мы решим... Я не могу произнести этого вслух. Пожимаю плечами и ко-выряю носком кроссовки линолеум. Но доктор прекрасно понимает, о чем я спрашиваю. Ну... — протягивает он. — Боли он не почувствует. Когда отключают аппарат искусственной вентиляции легких, семья может присутствовать. Ваш отец может самостоятельно сделать несколько вдохов, но дыхание будет прерывистым и недолгим. В итоге у него остановится сердце. Обычно членов семьи просят выйти, когда вытягивают дыхательную трубку, а потом их вновь приглашают в палату, чтобы проститься с усопшим. Они могут оставаться столько, сколько необходимо. — Он замолкает. — Однако процедура, при определенных обстоятельствах, может несколько варьироваться. Например? Например, если ваш отец выразил желание стать донором органов. Я мысленно переношусь на четыре дня назад — неужели прошло всего четыре дня? — когда просматривал содержимое отцовского бумажника. Вспоминаю маленькое голографическое сердечко на водительском удостоверении. А если он был согласен? — уточняю я. В случае серьезных черепно-мозговых травм больницы связываются с банком донорских органов Новой Англии независимо от того, выражал ли пострадавший желание стать донором. Если ваш отец является зарегистрированным донором и в случае, если семья решит отказаться от искусственного поддержания жизни, время отключения необходимо скоординировать с банком донорских органов, чтобы можно было восстановить функции изъятых органов, как хотел ваш отец. — Доктор Сент-Клер поднимает на меня взгляд. — Но прежде чем что-либо предпринять, вы с сестрой должны вместе принять решение об отключении отца от аппаратов жизнеобеспечения. Я смотрю, как он идет по коридору, а потом возвращаюсь к палате сестры. У двери я замираю в нерешительности. Кара спит. Мама сидит у ее постели, склонив голову к рукам, как будто молится. Наверное, так и есть. Когда я в детстве отводил Кару в школу, а потом садился в машину и уезжал, лишь удостоверившись, что она вошла в двери, и делал это не только потому, что хотел убедиться, что ее не похитил какой-нибудь извращенец. А потому, что не мог быть тем, кем была она — маленькой девочкой с прыгающими за спиной косичками; с головой, забитой «а что, если» и «может быть», рюкзак которой напоминал розовый черепаший панцирь. Она могла убедить себя в чем угодно: что под шляпками диких грибов живут феи; что мама плачет по ночам потому, что читает навевающий хандру роман; что совершенно не страшно, когда папа забыл о моем дне рождения или не пришел на ее выступление в праздничном концерте, ведь он так занят обучением польских фермеров тому, как с помощью аудиокассет с воем отвадить волков от их земель. Что до меня, то я уже пресытился и разочаровался, скептически относился к тому, что выдуманный мир может затмить реальность. Я присматривал за ней каждое утро, на мгновение примеряя на себя роль Холдена Колфилда — героя Сэлинджера, я хотел удостовериться, чтобы никто не разрушил ее детство, как разрушили мое. — 84 —
|