Одинокий волк

Но отец велел держать — и я держал, несмотря на то что боялся этих острых колючек на плавниках, несмотря на то что рыба воняла, как резиновые сапоги изнутри, несмотря на то что она била меня хвостом.

Я сжал в кулаке рыбу, которая была сантиметров десять, не больше, но казалась мне огромной. Пальцев не хватало, чтобы обхватить ее полностью. Она продолжала сопротивляться, пытаясь избавиться от торчащего изо рта крючка, который прорвал серебристую кожу ее горла, — от этого вида меня едва не стошнило. Я сжал чуть сильнее, чтобы она точно не вырвалась.

Но, похоже, перестарался.

Глаза окуня выскочили из орбит, а из-под хвоста вылезли вну-тренности. Я испугался, бросил удочку и уставился на рыбьи кишки, на дохлого окуня, который продолжал висеть на крючке.

Потом не сдержался и расплакался.

Я плакал из-за рыбы, из-за червя — оба погибли впустую. Плакал, потому что все испортил. Плакал, потому что думал: «Папа больше никогда не возьмет меня на рыбалку».

Отец посмотрел на меня, на то, что осталось от окуня.

Что ты наделал! — произнес он, и в этот момент, когда он ни секунду отвлекся, его леска лопнула. Какой бы ни была рыба на его крючке, она сорвалась.

Я убил ее! — рыдал я.

Ты бы все равно ее убил, — возразил отец.

Мне от этого легче не стало. Я заплакал еще сильнее. Отец оглянулся, чувствуя себя неуютно.

Не он, а мама заботилась обо мне, когда я болел, успокаивала. когда снились кошмары. Отец чувствовал себя не в своей тарелке с испуганным ребенком так же, как я чувствовал себя с удочкой.

Не плачь, — сказал он.

Но я, как часто происходит с детьми, уже зашелся в рыданиях. Моя кожа стала горячей, дыхание прерывистым — началась истерика. Из носа текло. Я вспомнил о липких рыбьих кишках и зарыдал еще сильнее.

Ему стоило меня обнять. Сказать, что ничего страшного не произошло, что мы попробуем еще раз.

Вместо этого он бросил:

Ты слышал анекдот о крыше? Нет? Как бы там ни было, она всегда у тебя над головой.

Не знаю, зачем он рассказал мне этот анекдот. Глупый анекдот. Но это было так неожиданно, совсем не этого я в тот момент ждал, что от изумления перестал рыдать, а только икал, глядя на отца через слипшиеся мокрые ресницы.

Почему врачи пишут красными ручками? — быстро и отчаянно продолжал он. — А вдруг придется писать кровью.

Я вытер нос рукавом. Отец снял рубашку и осторожно вытер мне лицо, потом усадил меня к себе на колени.

В бар заходит посетитель с саламандрой на плече, — не останавливался он. — Бармен спрашивает: «Как ее зовут?» А посетитель отвечает: «Крошка. Потому что она помогаем мне зарабатывать на хлеб».