21. Мама Джексона

Старуха моя потихоньку оплывает жирком. Особенно руки, вон как покруглели. Она продолжает выстраивать громоздкие конструкции из своих блондинистых волос, укрепляя их лаком. На лице — все те же непробиваемые слои косметики. И такая коротышка! Вот они откуда, мои гены. Свербит настойчивая мысль— меня выдрали из ее шел и вот уже больше четверти века назад.
— Что у тебя с рукой?

— Да так, синяки, — отмахиваюсь и рассказываю, что случилось с беднягой Крейви.
Она слушает, открыв рот. Глаза навыкате, как будто не по-детски дернула кокаина.
— Ты счастлив, сынок? — Она постоянно это спрашивает. — Нет, я не из-за бедняжки Алистера, а вообще. Ты вообще счастлив?
— Ну да, мам. Конечно, — отвечаю.
Тогда она смотрит так, типа вызывает на откровенность, и опять:
— Но по-настоящему ли ты счастлив?
Когда я в конце концов говорю, что нет, она начинает катить бочку на отца:
— Это человек сеет л ишь горе вокруг себя. Он разносит несчастье, как я разношу клиентам завтрак. Мало того, что мечтал тут социализм построить, что само по себе — гадость, так он еще и хотел, чтоб ему в этом все помогали. Но Алан Кинг — не тот человек, чтобы ради дела приподнять задницу. Единственное, что помогало мне вытолкать его на улицу, — это необходимость вовремя сходить на забастовку.
— А как твой этот, новый? — спрашиваю. Хотя какой же он новый, они вместе уже пятнадцать лет, дольше, чем она прожила с моим стариканом. Но меня все еще не заставишь даже имени пиздюченыша произнести. Однако кое-что изрядно греет мою душу. Когда говорят о нем, всегда добавляют «коротышка». «Коротышка Арни». А про меня так не скажут! То есть меня иногда обзывают «коротышкой», но никто и никогда не скажет
«коротышка Джейсон». И это, бля, УВАЖУХА!
Мать горестно смотрит на меня. По-моему, высшей точкой проявления наших взаимных чувств был момент, когда мы вместе смотрели «Бэмби»; с тех пор во время редких встреч мы оба подсознательно, но безрезультатно пытаемся пережить его заново.
— Джейсон, я не говорю, что Коротышка Арни — само совершенство. А кто идеален? Разве есть идеальные отношения?
Зато он всегда со мной, когда нужен. — Мать смотрит вниз, как мне кажется, на ту сиську, которую отрезали. Не то чтобы я помнил, какую именно отчекрыжили, они вроде выглядят одинаково под огромным красным свитером. А ведь я когда-то эти сисяры сосал. Во, бля, еще один радостный момент: я урвал
свою порцию, пока хирурги до них не добрались!
— Ма, я ведь к тебе не просто так приехал.
— А я ничего другого и не ожидала, — колко заметила она и протянула руку к сумке.
В душе моей сошлись в схватке желание срубить бабла по-легкому и потуги совести.
— Да нет, — победила совесть, —- не в этом дело. Мне бы кастрюлю на время, мам. Большую.
Она поняла ошибку, даже виновато как-то на меня посмотрела. А потом озадаченно:
— Ты ведь не собираешься суп варить, а? Помнишь, чем закончились твои опыты на кухне в прошлый раз? Хотя, — с тоской в голосе продолжает она, — ты тогда совсем малышом был.
Вдруг до нее, кажется, что-то доходит, и мама смотрит на меня уже с интересом:
— А не вьешь ли ты там гнездышка? Ты себе девушку завел?
Малышка Дженни сегодня ночевала у меня, ушла утром.
Интересно, это считается?
— Есть у меня кое-то, однако пока ничего определенного сказать не могу.
— А меня когда с ней познакомишь?
— Скоро, если дашь кастрюлю, — говорю. Малышка Дженни вообще вырубилась прошлым вечером. Но я был настоящим джентльменом — не считая, конечно, того, что подрочил на ее тугие ягодицы, заляпав молофьей черные штанишки в обтяжку. Ну и сам сразу отрубился. И видел рай в огненной дымке... А может, то был ад?..
Так вот, мы проходим на кухню, и я сразу хватаюсь за здоровенную кастрюлю, висящую на стене. Как раз то, что надо! Надеваю кастрюлю на голову. Офигеть!
— Ты что вытворяешь, дуралей? Немедленно сними! Это для пищи.
— Да ладно, дайте ребенку поприкалываться, — говорю, однако сразу снимаю.
— Зачем тебе такая кастрюлища-то? Открываешь столовую для кауденбитских бездельников?
Да, не долго люди помнят дом родной. Поживут тут в Данфермлине, научатся носы задирать и на тебе, уже буржуазией себя считают. Этот городишко стал городом, когда здесь открыли «Коста Кофе». Прямо так и слышу, как она со своим Говнюком-Коротышем — с этим мандализом — прутся с сумками из магазина к машинешке, а по пути заходят в кафе: «А мне большую чашку кофя!»
Нет уж, эту наживку я заглатывать не собираюсь.
— Меньше знаешь, крепче спишь.
Она закатывает глаза, закуривает и глубоко затягивается.
— Что ты задумал, сынок?
— Да ничего такого, мам. Зря ты куришь, у тебя ведь рак был.
Ее всю передергивает от того, что я так вольно обращаюсь с этим словом.
— Груди, а не легких, — отвечает она, боясь произнести его.
— Как будто от этого сигареты станут полезны...
Она качает головой.
— Снаряд в одну воронку дважды не попадает. А с грудью я сама виновата, слишком часто думала, как их увеличить.
— Но ты ведь не увеличивала?
— Нет, но помышляла. — Она воздевает глаза к небу. — И Он послал мне наказание за то, что думала о пустом, о глупостях. Но я лишь благодарю Его!
Это все Говнюк-Коротышка забил ей голову церковной чертовщиной.
— Скорее, это наказание за то, что мы живем в Файфе, — говорю я, вцепившись в кастрюлю.
В награду за такое замечание я получаю кислую улыбку. Потом мама кивает на кастрюлю:
— Смотри, не забудь вернуть.
— Ну конечно, мам.
— И не задерживай давай! Как взял, так и верни. А если головной убор нужен, хочешь, куплю тебе бейсбольную кепку.
— Угу.
— И осторожнее. Арни пересчитывает всю посуду, а шеф-повар терпеть не может грязи.
— Да не волнуйся ты.
Она протягивает мне большой мусорный мешок.
— У тебя деньги есть?
— Не, я на мели... — по привычке вырывается у меня, хотя на самом деле денег — немерено. И Кахилл за кое-какую «особую» работенку заплатил, да и с похорон кое-что осталось. Я себе даже бэушный компьютер за сотню фунтов прикупил в одной лавочке в центре — инвестиция, бля. Современные, мать их, технологии.
Мама достает кошелек, смотрит на меня пристально, напоминая взглядом о тех днях, когда содержимое этого кошелька волшебным образом исчезало у нас дома. А я радостно складировал в кучу очередную сборную модель самолета — одну из тех, что я так никогда и не построил.
— Возьми, сынок. — И протягивает мне две двадцатки.
— Мам! — Мне хочется что-нибудь сказать в порыве благодарности. Но что сказать — я не знаю. Поэтому выражаюсь коротко и ясно: — Спасибо!
С этими словами я хватаю жалкие откупные, подбираю кастрюлю и отправляюсь в Кауденбит.