|
Редж вздрогнул: он не говорил про петрушку, только подумал о ней, прокручивая в голове разговор с Беатрикс. «Его начальница, – говорила Беатрикс, – уходит на пенсию в следующем году. Некая Мария Ивановна Шверник. Влиятельная дама. Думаю, она родственница Шверника из Политбюро. После ее ухода Юрий окажется под ударом. Он, как и все, боится Сталина. С его стороны было неразумно всю войну проработать на Западе. В общем, я полагаю, его можно будет спрятать среди валлийских хористов». Мать Реджа наслаждалась крепким чаем с вареньем из крыжовника. Старик кашлял и шумно прихлебывал. – Я, пожалуй, приведу ее к вам, – сказал Редж – Евреечку свою? Так она же по-русски не говорит, а я английский почти забыла. И по-еврейски не понимаю. – Она тоже не говорит по-еврейски. Ты ведь ни мою женитьбу, ни брак Беатрикс никогда не одобряла? – Вы всегда делали, что хотели. Я вам не мешала. Теперь я у себя дома, присматриваю за дядей Борисом. – Приходите на концерт завтра вечером, вместе. – Дядя Борис по ночам из дому не выходит. Ему вредно, воздух сырой и холодный. А кто же за трактиром без тебя присматривает? – А тебе-то что за дело? Одна девчонка по имени Меган и женщина, которую зовут Гвен. Она раньше работала в «Ангеле» в Абергавенни, а потом ушла – хозяин к ней приставал. Там все в порядке. – Да, все это в прошлом. Но отец твой хороший был человек. – А я разве думал когда-нибудь иначе? Кстати, когда мне будет оказана высокая честь познакомиться с коим русским отчимом? Мать вскинула брови. – Я рассказал ему про Григория, – просипел старик – Он не умеет так вкусно готовить, как твой отец, но народ все равно к нему ходит. А я за дядей Борей присматриваю. – Недолго тебе со мной маяться осталось, ангел ты мой. Непременно сходи завтра на концерт. Они ведь из самой Англии приехали. И Григория возьми с собой. Редж посмотрел на часы. Полчетвертого. – Рад, что ты в добром здравии, мама, – сказал он, поднимаясь из-за стола. – Мне еще по делам надо. Я ведь здесь не как турист. – Спасибо за чай, – сказала мать. Встреча с Юрием Петровичем Шульгиным была назначена на Невском проспекте у третьего с северного конца фонаря. «Электрические яблочки, – думал, глядя на фонари, Редж, – работы Павла Николаевича Яблочкова». Юрий Петрович давно и нетерпеливо бродил взад-вперед в ожидании Реджа. На нем был изрядно поношенный, хотя и добротный костюм, пошитый в Лондоне. Родственника он узнал не сразу, но Редж, у которого в кармане лежала фотография Шульгина, окликнул его сам и весело помахал ему рукой. Щеки Юрия Петровича заметно округлились и порозовели, как будто начиная с 1945 года он работал в агропроме, а не в Министерстве культуры. Шляпу, явно отечественного производства, он нахлобучил, как русские актеры, изображающие шпионов, по самые уши. Голубые, такие же, как у Людмилы, глаза беспокойно забегали. Обменявшись с Реджем крепким рукопожатием, он сказал: — 204 —
|