|
Вернувшийся после предобеденного чая, который здесь называли аперитивом, интендант застал Реджа в полной форме. Редж соврал, что его повысили в звании прямо перед отправкой из Гибралтара, расписался в получении амуниции и спешно вышел из комнаты. Военная полиция не обратила на него внимания: один капрал читал военный листок под названием «Отечество», другой ковырял спичкой в зубах. Очкастого лейтенанта они проводили равнодушным взглядом. Редж лихо сбежал по лестнице, но на улице сообразил, что не сможет ехать поездом: во-первых, у него были только гибралтарские деньги; во-вторых, на вокзале будет полно военной полиции, а его, конечно же, кинутся разыскивать. Его, исполнившего свой долг! Пришлось добираться на попутках. Так случилось, что в этот день я тоже был в Портсмуте. После окончания курсов меня оставили инструктором на базе в Олдершоте, и, получив отпуск, я поехал навестить родителей, снимавших особняк на Брюнел-авеню. Вечером мне предстояло вернуться в Олдершот. Портсмут был основательно разрушен после шестидесяти семи воздушных налетов, последний из которых пришелся на май. Отец рассказывал мне о своей работе в том самом порту Малберри, куда направили Реджа. Шесть миль бетонных молов, трудности с постройкой сухих доков с кессонами, каждый по двести футов длиной и от двадцати пяти до шестидесяти футов высотой, – мне это мало о чем говорило. – На чьей стороне Бог? – вдруг спросил отец. Такого шторма, который разразился через две недели после высадки союзников в Нормандии, никогда раньше в это время года не бывало. – Больше всего досталось янки, их корабли крушило о бетонные молы. Слава богу, мы успели достроить волнорезы и укрепить дно с одной стороны. Я сказал «слава богу», хотя не за все следует его благодарить. Да уж все равно, слава богу, что я теперь на пенсии. – Отец набил трубку и добавил: – Примерно через год война окончится. Что ты собираешься делать дальше? – Я еще не решил. Может быть, продолжу учебу, чтобы получить диплом магистра, хотя к философии я охладел. – Трудно оставаться философом, обучая десантников, которых забрасывали затем в тыл к немцам, технике перерезания глоток. Причем не «бритвой Оккама»,[43] а настоящей, обоюдоострой, чтоб удобнее было убивать. Мать была поглощена редким хобби. Она тушью переносила на пергамент эпиграммы собственного сочинения и раздаривала эти миниатюрные произведения искусства всем, кроме своих детей. Быть иль не быть – не есть вопрос, Но есть-то все же надо. — 102 —
|