|
— Они хорошо летают, — добавила я. Ну, не считая того инцидента десять минут назад. — И поют хорошо. — Когда люди говорят о птицах, я вспоминаю курятину, а курятина очень вкусная, — сказала ты. — Ладное достаточно. Я забросала птицу землей, а ты присыпала холмик травинками, словно украсила торт. Мы вместе вернулись в дом. — Амелия, можешь смотреть любой канал. — А я не жалею, что ты родилась. Мы снова сели на диван, и ты прижалась ко мне, как в раннем детстве. На самом деле мне хотелось сказать тебе: «Не пытайся мне подражать. Подражай кому угодно, только не мне». Еще несколько недель после этих дурацких похорон я боялась подходить к окну, если шел дождь. И до сих пор стараюсь не приближаться к тому участку земли. Я боялась, что услышу хруст, посмотрю под ноги — и увижу сломанные косточки. Хрупкие крылышки или точеный клювик. Мне хватило ума просто не смотреть в ту сторону: не хотелось знать, что всплывет на поверхность. Людям всегда интересно знать, какие ты при этом испытываешь чувства. Что ж, я вам скажу какие. Когда делаешь первый надрез, начинает печь; сердцебиение учащается, когда замечаешь кровь, потому что тогда ты уже понимаешь, что поступил неправильно — и тем не менее это сошло тебе с рук. Ты типа как погружаешься в транс, потому что это действительно завораживающее зрелище, эта ярко-красная линия, похожая на трассу на карте, — трассу, по которой едешь не глядя, просто из интереса. И вот — о боже! — сладкое избавление, иначе не скажешь. Как воздушный шарик, который болтался в воздухе, привязанный к руке ребенка, а потом высвободился и поплыл куда ему вздумается. Этот шарик наверняка думает: «Вот тебе! Я, как оказалось, не твоя собственность! — И в то же время: — Они хотя бы представляют себе, как здесь красиво?» И только потом, уже высоко в небе, этот шарик вспоминает, что ужасно боится высоты. Когда возвращается чувство реальности, ты хватаешь туалетную бумагу или бумажное полотенце (только не хлопчатобумажное: пятна не отстирываются) и зажимаешь порез. Тебе становится стыдно, стыд пульсирует в такт твоему пульсу. «Сладкое избавление», которое ты испытывал еще минуту назад, твердеет, как остывший соус, внизу живота. Тебя в буквальном смысле тошнит от самого себя, потому что в прошлый раз ты клялся, что этот раз — последний. И ты снова не сдержал слова. Поэтому ты прячешь слезы своей слабости под слоями одежды нужной длины, даже если на дворе лето и никто уже не носит длинные рукава и джинсы. Окровавленные бумажки ты бросаешь в унитаз и, прежде чем нажать на смыв, смотришь, как розовеет вода. Если бы чувство стыда было так же легко смыть! — 265 —
|