|
— Как твоя нога? — Ужасно болит, — ответил Адам. Я плотнее прижала трубку к щеке. — Я очень по тебе скучаю. Здесь просто сумасшедший дом. Начался суд, и теперь у нас на лужайке караулят репортеры. Я тебе клянусь, мои родители — настоящие психи, им только справку выписать… — Амелия… — Это слово громыхнуло, как шар, брошенный с Эмпайр-стейт-билдинг. — Я хотел поговорить с тобой, потому что… Ничего не получится. Эти отношения на расстоянии… Что-то кольнуло меня между ребер. — Не надо. — Что «не надо»? — Говорить этого, — прошептала я. — Я просто… Ну сама подумай. Мы же можем вообще больше не увидеться. В мое сердце будто впился огромный крюк — и потащил его вниз. — Я могла бы приехать к тебе в гости, — еле слышно сказала я. — Ага, приедешь — и что? Будешь катать меня в инвалидном кресле? Типа такая благотворительность? — Я бы никогда… — Лучше поищи себе какого-нибудь футболиста. Вы ведь таких ребят любите, да? Зачем тебе придурок, который наткнется на угол стола — и тут же сломает ногу пополам… К этому моменту я уже плакала. — Это неважно… — Это важно, Амелия. Но ты не поймешь. Никогда не поймешь. То, что у твоей сестры ОП, еще не делает тебя экспертом. Лицо у меня горело. Я повесила трубку, прежде чем Адам успел сказать что-нибудь еще, и прижала ладони к щекам. — Но я же люблю тебя, — сказала я, хотя он меня уже не слышал. Сначала я рыдала, затем рассвирепела и швырнула трубку о стенку ванны. Клеенчатую занавеску я сорвала одним махом. Но злилась я не на Адама, а на себя. Одно дело — ошибиться, совсем другое — ошибаться снова и снова. Я уже знала, что бывает, когда сблизишься с кем-то, когда поверишь, что тебя любят. Тебя подведут. Доверься человеку — и приготовься, что тебя раздавят. Потому что в ту минуту, когда тебе понадобится этот человек, его не будет рядом. А если и будет, то ты расскажешь ему о своих проблемах и ему станет еще тяжелее. Положиться можно лишь на себя, а это довольно хреновый расклад, если ты человек ненадежный. Я твердила себе, что если бы я не волновалась, то мне бы не было так больно. Понятное дело, это доказывало, что я «человек», что я «жива» и прочие сопли. Доказывало раз и навсегда. Но облегчение не наступало. Я была словно небоскреб, начиненный динамитом. Поэтому-то я и потянулась к крану и включила воду. Чтобы никто не слышал моих всхлипов. Чтобы, когда я возьму лезвие, спрятанное в пачке тампонов, и проведу им по руке, как смычком по скрипке, никто не услышал моей позорной песни. — 263 —
|