|
— Я не гипс, чтобы ты мог меня съесть! — засмеялась вдова, скользнула в толпу и остановилась около великана, державшего знамя. — Потерпите, дети мои! — говорил теперь священник, расхаживая взад и вперед среди своих людей. — Потерпите, сейчас придет начальство, придет и отец Григорис, кончатся наши муки! Мы вырвались с божьей помощью прямо из когтей смерти. Снова пустим корни в землю, не погибнет наше поколение! Не погибнет, дети мои, — оно бессмертно! Раздался радостный крик, словно улей загудел, потом все притихли. Некоторые женщины, расстегнув блузки, стали кормить грудью детей, чтобы те не плакали. Великан опустил знамя на землю, а столетний старик протянул свою мозолистую руку к мешку и улыбнулся. — Слава тебе господи, — пробормотал он, — пустим снова корни! — и перекрестился. Тем временем со всех сторон сбегались напуганные селяне, подошло и несколько старух; собаки устали лаять и обнюхивали пришельцев; а мальчуган, держась за веревку, все звонил и звонил в колокол. Над миром расстилалось синее бархатное бескрайнее небо с разбросанными по нему редкими звездами. Подняв глаза к небу, пришельцы смотрели на него, доверчиво ожидая прихода старосты и решения своей судьбы. В наступившей тишине слышалось ласковое журчанье льющейся воды. — Ну, чертов капитан, налей еще, — сказал ага, слушая, как журчит ручей. — Это похоже на сон. Хорошо нам живется, налей, выпьем еще, чтобы не просыпаться. И имей в виду, когда подерутся греки, дай мне знать, чтоб я спустился с кнутом. — Не беспокойся, ага, я смотрю внимательно и дам тебе знать! Я на вахте! — Позвал бы сеиза, пусть придет с трубой! Может быть, он мне понадобится. Юсуфчик, разожги мою трубку! Юсуфчик зажег длинную трубку с янтарным наконечником, ага закрыл глаза, начал курить, и ему казалось, что он вот так, сидя на подушке, с большой бутылкой и Юсуфчиком, входит в рай. Манольос тем временем вернулся и, воздев руки, кричал, с трудом переводя дух от быстрой ходьбы: — Расступитесь, расступитесь, братья, священник идет! Мужчины вскочили на ноги, женщины вытянули шеи и затаили дыхание. Хоругвь опять поднялась, снова заколыхалась около священника, старики с иконами опять стали за ним. Священник перекрестился. — В добрый час, — пробормотал он и продолжал ждать, не двинувшись с места. Пришел Михелис и, нагнувшись к уху Манольоса, тихо сказал: — Спит он, храпит, я не смог его разбудить. Перепил, переел, я толкал его, но он даже не пошевелился. Как я ни кричал ему, он ничего не слышал, и я оставил его в покое. — 37 —
|