|
— Нет. — Не знаешь? Величайший спортсмен всех времен. Украинец. Завоевал в Сеуле золотую медаль. Дарио с ним какое-то время вместе тренировался. Бубка был его кумиром. И вот ведь как вышло: в тот вечер, когда убили Дарио, Бубка установил мировой рекорд. Двенадцатый по счету, кажется. Шесть метров восемь сантиметров. Где-то в России. Мой брат как будто ему помог, подбросив повыше. Такой вот прыжок души с шестом. Блин. Не слишком ли ты сентиментален с холодной барышней? — Надо же. А твой брат выступал на Олимпийских играх? — Нет. Он выступил бы в Атланте в девяносто шестом, если бы не… Я открываю глаза пошире. Чтобы дать им таким образом просохнуть. Надеюсь, она ничего не заметила? Нет. Ее больше занимают колечки дыма, отрывающиеся от ее божественных губ. — Надо же. Так он был… настоящей звездой? — Как сказать… В Хорватии прыжки с шестом не пользуются большой популярностью. Скорее, он был звездой по стрельбе в противника. О покойном брате я всегда рассказываю с неуклюжестью какой-нибудь безмозглой старушенции. Поэтому стараюсь помалкивать. — Для тебя, наверное, это был большой удар… — Ты удивишься. Смерть брата подействовала на меня как болеутоляющее, после того как я убил отца… нашего отца… — Как это? Почему? — Это как случайно поджечь собственный дом, в этом есть что-то умиротворяющее… или уморотворяющее… Как правильно? — Наверно… все-таки умиро… — Короче, на душе не так погано, если в это время соседский дом тоже горит. — Но разве родной брат тебе не ближе, чем чей-то дурацкий дом? — Ну, ясно. Или скажем так: то, что произошло с отцом, смягчило удар от смерти брата. Нельзя пережить два ССМ одновременно. — ССМ? — Самый Страшный Момент. — Ага. Значит, после твоего жуткого дорожного инцидента убийство твоей герлфренд показалось тебе уже не таким ужасным? — Ну да. Вот когда ты меня отвергла как священника… это было ужасно. Она с улыбкой роняет: — Но потом я узнала, что ты серийный убийца, и сразу в тебя влюбилась. Она хохочет. Я удерживаю это слово в мозгу, как старик удерживает новорожденного щенка в своих больших ладонях. — Ты больная, — говорю. — Да. На любовной почве. — Она гасит бычок в полупустой бутылке из-под «Гаторейда», стоящей на полу возле кушетки, и обхватывает мое лицо. Я отвечаю своей кривой ухмылочкой. Она сует указательный палец мне в рот, нащупывая им дырку. Око за око, палец за зуб. Подержав его там в свое удовольствие, она вытаскивает палец и запечатывает мне рот поцелуем. — 110 —
|