|
— Но почему вы нетерпеливые, мне это не понятно. В жизни своей не видел более расслабленной и тихой страны. — Я же говорю, нас слишком мало. Каждый ведет себя так, будто в нем уживаются трое совершенно разных людей. Мы очень стараемся сделать из Рейкьявика что-то вроде Нью-Йорка. — Ну… тогда вам надо предпринять больше усилий. — А что я делаю? Утром официантка, днем офисная служащая, а вечерами осваиваю массаж. — Ты? Массаж? — Ага. Начала на той неделе. С моих губ готово сорваться предложение. Мы говорим о массаже. Она мне объясняет разницу между шведской методологией и техникой шиацу, а я ее просвещаю, чем массаж тела отличается от полного массажа тела. Какое-то время мы лежим молча, а потом я говорю: — Пожалуй, я не хочу быть киллером в Исландии. — Почему? — Потому что вас так мало. Я не смогу заставить себя выстрелить. Она смеется своим хрипловатым табачным смехом, который переходит в серию коротких смешков. Это сигнал, что ей нужна сигаретка. — Но отчего вас так мало? У вас же никогда не было войн. — Говорят, что наша война — это холод. Лед может быть таким же смертельным, как огонь. Объяснения малочисленности исландской нации коренятся в нашем прошлом, продолжает она, рисуя в воздухе автографы сигаретным дымом. Извержения вулкана, чума и убийственно холодные зимы едва не сделали эту землю необитаемой. Только после появления электричества и центрального отопления дела изландцев пошли на поправку. За последние пятьдесят лет их население увеличилось на сто пятьдесят тысяч. Примерно столько погибло в нашей войне. Мы могли бы решить балканскую проблему, отослав их всех в Исландию, где бы запросто поместились десять, даже двадцать миллионов человек. Нет, столько наша страна не впустила бы, отрезает Гуннхильдур. И вашему покорному киллеру остается только низко поклониться своим новообретенным соотечественникам, которые предпочитают смотреть, как где-то погибают люди, но не позволят им разбить палатки на своих лужайках. Мы говорим о войне, пока Ган дымит сигаретой. Она спрашивает меня про моего брата Дарио просмоленно-обволакивающим голосом: — Сколько ему было, когда он погиб? — Двадцать три. Он был на три года старше меня. — Надо же. Как он выглядел? Он был похож на тебя? — Нет. Он был настоящий герой. Любимый сын. Атлетичный, такой греческий бог, занимался спортом и… Он входил в нашу национальную команду шестовиков. — Что это такое? — Прыжки с шестом. Ты Сергея Бубку знаешь? — 109 —
|