|
И так далее. Есть в российском надрыве опасное свойство. Униженные, пуганые, глухонемые — ищем мы забвения в случайной дружбе. Выпьем, закусим, и начинается: «Вася! Друг любезный! Режь последний огурец!..» Дружба — это, конечно, хорошо. Да и в пьянстве я большого греха не вижу. Меня интересует другое. Я хочу спросить: — А кто в Союзе за 60 лет написал 15 миллионов доносов?! Друзья или враги? Да, американцы сдержаннее нас. В душу не лезут. Здесь это не принято. Если разводятся с женой, идут к юристу. (А не к Толику — водку жрать.) О болезнях рассказывают врачу. Сновидения излагают психоаналитику. Идейного противника стараются убедить. А не бегут жаловаться в первый отдел… Да и так ли уж они практичны? Часть моих рукописей вывез из Ленинграда американец Данкер. Кстати, интеллигентный негр. Совершенно бескорыстно. Более того, с риском для карьеры. Поскольку работает в американо-советской торговле. Издал мою книгу американец Проффер. И тоже — совершенно бескорыстно. Более того, претерпевая убытки на многих русских изданиях. Переводят мои сочинения две американки. И обе работают бесплатно. В сомнительном расчете на грядущие барыши. В одном мой друг прав. Последней рубашкой здесь со мной не делились. И слава Богу! Зачем мне последняя рубашка? У меня своих хватает. Я уж не говорю про огурцы… В ДЕТСТВЕ Я БЫЛ…В детстве я был невероятным оптимистом. В дневнике и на обложках школьных тетрадей я рисовал портреты Сталина. И других вождей мирового пролетариата. Особенно хорошо получался Карл Маркс. Обыкновенную кляксу размазал — уже похоже… Маршируя в пионерских рядах, я не щадил голосовых связок. Я рос оптимистом. Мне говорили: «Жить стало лучше, жить стало веселее!» Я верил. Вспоминается такой задорный марш: Мы будем петь и смеяться, как дети, Среди всеобщей борьбы и труда… Эти слова я выкрикивал десятки раз. Выкрикивал, выкрикивал, а потом задумался. Что же это получается? Все кругом работают, а мы поем и хохочем, как слабоумные… В общем, стал мой оптимизм таять. Все шло — одно к одному. Деда расстреляли. Отца выгнали с работы. Потом меня — из комсомола. Потом — из университета. Потом — из Союза журналистов. И так далее. Потом оказалось, что далее — некуда… И пессимизм мой все крепчал. Окружение мое тоже состояло из людей печальных. Весельчаков я что-то не припомню. Весельчаков мои друзья остерегались — не стукач ли?.. Наконец мы эмигрировали. Живем в Америке. Присматриваемся к окружающей действительности. Спросишь у любого американца: — 52 —
|