|
- Эк тебя... - А что? Я - мать. Со шляпой в пальцах Висенте откуда-то издалека смотрел на дочь, которая очень спокойно спросила: - Что вы имеете в виду? - А то, что раньше во всех газетах: "Чомбе! Чомбе!" Сейчас открой хоть "Правду", хоть "Известия". Где Чомбе? Был, и нет? А эти что тогда - на шею Михаилу? Достала. Глаза сверкнули гневом, но, надев шляпу, пожилой испанец снова улыбнулся: - Гарантий требует? Переведи. Русский сказал... Игры не будет, ничего не будет. Не без кокетства мать взяла его под руку. У выхода Александр поймал полу суконной шинели: "Ты мелом где-то..." Очищая, добавил, что в Большой театр простому смертному попасть непросто, тем более на Плисецкую. - А-а, - разжал горло отчим. - За меня не беспокойся. Вернусь, сынок, литр водки выпью и буду жить, как не было. Сжимая забытую матрешку, Инеc смотрела вслед. Она отвернулась, но он заметил, что на лице ее блеснули слезы. На снегу догорал закат. Не исключая возможности материнского подслушивания, оправдывал он их в постели шепотом: - На взгляд извне - конечно. Но патология не просто. Реакция на то, что с ними делали. История за этим. Та самая, на юбилеи которой прилетает твой. Здоровая бы психика не вынесла. Но Инеc била дрожь: - Я их боюсь. Перед отъездом мать вцепилась в лацканы: - Задание? Он открыл рот, который ему зажали: - Ни слова! Храни. А мы будем считать: он выбрал интеллект. Но бедра узкие. Как будет рожать? Висенте ждал ее в фойе "Октябрьской". - Замерзла? Расстегивая дубленку, она сдержала зубы и мотнула головой - то было нервное. По мраморным ступеням они поднялись в гардероб, где без присмотра, как при коммунизме, висели одежды посетителей гостиницы - сотрудников Международного отдела. Он помог раздеться, сам повесил на свободный бронзовый крючок. Предупредителен был, как с больной. Привел за отдаленный столик. В обмерзшее стекло стены смотрели заснеженные лапы ели. Снег валил во внутреннем дворике - нетронуто-глухом... Ужинали без вина. Он тоже заказал себе кофе. - Что я могу сказать? Сама все понимаешь. Она молчала. - Возвращайся. - А он? Пепел Висенте никогда не стряхивал - раньше, во времена ее ранней юности и черного табака, он пачкал свои рукописи беспощадными "голуазами" без фильтра. Сейчас он узил зрачки на серебристом столбике, который даже при прочности американского пепла грозил уже сломиться. - Откуда он, ты видела. - А ты откуда был? - Ну, я... Какая-никакая, а Европа. - Россия тоже. - Была, согласен. Задолго до его рождения. - Ты же всегда нам говорил. Неважно, откуда человек, важно - куда. — 90 —
|