|
— Вы требовали продолжения Учредительного собрания, господин Чернов, — с нескрываемым раздражением сказал Ленин. — Так продолжайте. Мы слушаем. — Шум в зале, господин Ульянов. — Шум оттого, что вы мямлите и тянете! — резко оборвал Ленин и сел. — И в этом, кстати, сущность всей вашей деятельности. Так называемой деятельности так называемых демократов. Зал взорвался хохотом и аплодисментами. Но ненадолго, потому что на сей раз Свердлов предостерегающе махнул рукой. — …недопустимый шум! — продолжал Чернов. — Вы сами только что убедились. — Займитесь делом, и шум прекратится. — Один вопрос, господин Ульянов. Вам известно, что возле Таврического дворца была расстреляна мирная демонстрация граждан? Это новое девятое января. — Правительству ничего не известно по этому поводу. Вечером нам доложат товарищи, и завтра Яков Михайлович изложит собранию и вам лично все факты. Что же касается исторических параллелей, то рекомендую господам депутатам быть корректнее. Пожалуйста, начинайте. Караул устал. — Я требую слова, — громко сказал Свердлов и, не дожидаясь объявления, прошел на трибуну. Зал, только что бушевавший несогласием, глушивший речи выступавших выкриками, топотом сапог, грохотом прикладов и несмолкаемыми аплодисментами галерки, дисциплинированно молчал. — Советская власть, которую я здесь представляю, есть высшая форма демократии, ибо она выражает волю угнетенного большинства трудового народа. Эта воля нашла свое отражение в первых декретах Съезда Советов о мире и земле. На этом основании мы, большевики, требуем как утверждения этих декретов, так и безусловного признания власти рабочих, крестьянских и солдатских Комитетов, единодушно… — Решительно протестую! — выкрикнули из зала, из строгих рядов депутатов. — Мы, депутаты Учредительного собрания, избраны всем русским народом, всей Россией… — Демагогия, гражданин Свердлов! — Вы, большевики, узурпировали власть, но не гражданские права России!.. Возмущенные реплики депутатов звучали в том же, если не благоговейном, то почти ритуальном молчании зала, что при выступлении большевистских вождей становилось привычным, по крайней мере, в Петрограде. Старшов уже усвоил это, в известной мере оправдывал истоки бурного порыва, но сейчас не понимал, почему зал молчит, почему замерла галерка, послушная жесту Железнякова. Он посмотрел на ложу, в которой сидел Ленин, и увидел, что Владимир Ильич оглядывает зал с острым настороженным интересом, тоже, видимо, не понимая, что же происходит с подсадной публикой, почему она позволяет депутатам срывать выступление Свердлова. Возле ложи стоял Дыбенко и тоже молчал, хотя при этом часто поглядывал на Ленина, то ли определяя реакцию, то ли ожидая знака. Конечно, ситуация сложилась так, что шуметь вроде бы и не полагалось, поскольку «свой» все еще стоял на трибуне, но и позволять выкрики с мест тоже было недопустимо, хотя сигналов на этот счет пока не поступало. — 173 —
|