|
«Эта Джоджо подцепила?» – эхом раздался в голове Шарлотты короткий обрывок чьей-то фразы, произнесенной почему-то именно в тот миг, когда она расталкивала именно эту компанию. Впрочем, сейчас девушке было не до размышлений о том, не насчет ли нее судачат и зубоскалят те, с кем Шарлотте Симмонс, как ей еще недавно казалось, выпала честь получать образование в одних и тех же стенах. Прочь отсюда, скорее на улицу, на свежий воздух, не отравленный запахом похоти, пота и перегара… …Почти не отравленный, если не обращать внимания на полдюжины скорчившихся в рвотных судорогах парней и девушек, расползающихся в разные стороны от парадного входа в студенческий клуб Сейнт-Рей. Смотреть действительно следовало – но не на тех, чье веселье на какое-то время было прервано физиологической реакцией организма, а на то, чтобы не наступить на свидетельства того, что рвотный рефлекс у них у всех сохранился в полной мере. Отовсюду, из-за каждого дерева или куста – по крайней мере, так показалось Шарлотте, – на аллею доносились не только отвратительные булькающие и рыгающие звуки, но и то веселые, то отчаянные крики и стоны, вызванные, вероятно, спазмами в животе. Не в силах больше сдерживать слез, Шарлотта поспешила скрыться в темноте аллеи. Она бегом спустилась по лестнице, пересекла загаженную не рассчитавшими своих сил студентами площадку и перешла на шаг уже под прикрытием гигантских теней вековых деревьев. Ладонями она размазывала по щекам слезы, дыхание перебивали всхлипы, а в голове вертелись одни и те же мысли и воспоминания. «Вали отсюда! Эта комната наша!» – «Все, молчу. Ты только дай мне знать, когда вы тут закончите. Договорились?» О Господи, только бы Беттина и Мими не узнали, какого крутого парня ей удалось подцепить, каким унижением обернулось для нее это знакомство и какая она, оказывается, все-таки дура. Шарлотта чувствовала себя одинокой, маленькой и потерянной в этом огромном кампусе, на этой погруженной в бесконечную темноту аллее, уводившей ее к общежитию для первокурсников – зданию, которое так и не стало для нее домом. Слезы по-прежнему душили ее, судорожные всхлипы рвались из груди, и ей еще никогда в жизни не было так жаль саму себя – маленькую девочку из затерянной в горах глухой деревушки, одетую в старое ситцевое платье, которое она так заботливо и, как ей показалось, незаметно, подколола на пару дюймов. Эх, дурочка, впечатление хотела произвести, ноги свои стройные и загорелые показать. Мрачные, едва различимые в темноте громады учебных корпусов и административных зданий, расположенных вдоль аллеи, казалось, чуть презрительно наблюдают за девушкой. Насмешками эти великаны не разражались только потому, что считали ниже своего достоинства обращать внимание на переживания и потрясения какой-то глупой провинциалки. Шарлотта шла в полной тишине, нарушаемой лишь звуками ее шагов и ее же собственными всхлипываниями. Она то давила их в себе, то, не сдержавшись, снова начинала плакать. Было в этом чередовании волевых усилий и эмоциональных срывов – сжать зубы, потом снова разреветься, размазать слезы по лицу, снова сжать зубы и так далее – какое-то нездоровое самоуничижительное удовольствие, словно Шарлотту снова раз за разом затягивало в водоворот обмана, разочарования и предательства, в который ее, как игрушку, втянул этот Хойт Как-его-там-не-знаю-да-и-не-больно-то-хотелось-знать. В общем, обратный путь в общежитие Эджертон превратился для нее в кошмар. Ощущение боли и отчаяния усиливалось тем, что дороге, казалось, не будет конца. — 248 —
|