|
Слава Богу, в это время в умывальной комнате было не так много народу. Очень бледная девушка, у которой к тому же почему-то напрочь отсутствовала талия, вышла – голая! – из душевой кабины; наготу ее слегка прикрывало лишь облако пара, вырвавшееся вслед за ней из-за пластиковой занавески… Само собой, в одной из туалетных кабинок преувеличенно громко кряхтел и издавал прочие звуки кто-то из парней… Господи, как же все они отвратительны… Шарлотта посмотрела на себя в зеркало. Интересно, как отразился на ее лице вчерашний вечер? Ну что ж, если не считать легкой бледности, даже слегка с пепельным оттенком, то все не так уж и страшно. Что же касается исчезнувшего румянца, словно бы выщелоченного отбеливателем, то тут уж ничего не поделать. Шарлотта знала за собой это свойство: она всегда бледнела, когда чего-то стыдилась или чувствовала себя виноватой… Девушка торопливо умылась, почистила зубы, вернулась к двери своей комнаты и как можно более бесшумно, с осторожностью, достойной суперагента, открыла ее… Яркий солнечный свет заливал комнату! От теней не осталось и следа. Беверли, оказывается, уже успела встать, полностью поднять жалюзи и распахнуть портьеры. Теперь она стояла у окна со своей стороны комнаты и, чуть подавшись вперед, выглядывала в окно. На ней были только штанишки и короткая футболка, в которых она спала. Взглянув на соседку «с тыла», Шарлотта не могла не отметить карикатурную костлявость ее фигуры. Тазовые кости выпирали в стороны, туго обтянутые кожей. В таком ракурсе Беверли больше всего напоминала бледный – в прямом и переносном смысле – призрак тех умирающих от голода эфиопов, которых показывают по телевизору, специально фокусируя камеру на мухах, кружащих над их то ли еще живыми, то ли уже мертвыми глазами. Беверли потянулась и обернулась к Шарлотте. Без косметики ее лицо выглядело не так, как обычно. Особенно Шарлотту поразили глаза: ненормально огромные и выпуклые, словно у глубоководной рыбы или пациентки с тяжелой, запущенной формой анорексии. И вот этот уродливый дистрофик делает шаг навстречу Шарлотте и улыбается ей кривой и широкой – во весь рот, от уха до уха, улыбкой. Наученная горьким опытом, Шарлотта восприняла такую форму поведения как новую, изощренную форму упрека за то, что она побеспокоила ее высочество субботним утром «в такую рань». – Ну! – начала разговор Беверли. Как же глубоко, оказывается, можно спрятать иронию и сарказм в таком коротеньком слове. Сразу и не заподозришь. Беверли выдержала паузу и окинула Шарлотту взглядом с ног до головы, продолжая по-прежнему криво улыбаться: один уголок губ был гораздо выше другого. – Хорошо вчера повеселилась? — 253 —
|