Письма Амины

– Но там, в квартире… Ты выглядела напуганной, я подумал…

Продолжая улыбаться, она смотрит на меня. Голос у нее спокойный, снисходительный. Как будто ей нужно втолковать что-то ребенку.

– В подъезде полно турок, Янус. Ты же их знаешь. Нельзя мне болтать с незнакомым мужчиной.

Я думаю, что ей сказать, я столького не понимаю, столько всего хочу знать.

– Янус, ты жутко симпатичный, но наши миры слишком разные. Мы подумываем о детях, у нас своя квартира. Все изменилось.

– Но твоя сестра сказала… я говорил с Гюльден, она сказала, что ты…

– Моя сестра немного растеряна. Они с Эрканом не очень ладят, и я решила, что нам лучше какое-то время не видеться, пока все не уладится. Она просто не может этого понять…

– Но как же письма? Ты не будешь…

– Нет, Янус… Я сожалею, что не написала тебе последнее письмо и все не объяснила. Я правда сожалею, но мне слишком о многом надо было подумать. Я была практически уверена, что ты все забудешь.

И я смотрю на нее, жду, что она еще что-нибудь скажет. Но она закончила.

Я встаю. Иду к выходу из кафе. Слышу ее голос позади, очень далеко:

– Прощай, Янус.

Все белое. Я иду по торговой линии, мимо людей, которые тащат детей и пакеты. Но это не я иду.

42

Я сижу в автобусе, прислонив голову к холодному стеклу. Через две остановки входит женщина с двумя детьми, девочкой с красным ранцем на спине и мальчиком четырех-пяти лет. Они садятся напротив. Мальчик поворачивается и смотрит на меня:

– Дядя умер?

– Нет, он просто устал.

Ноги ведут меня из автобуса ко входу в больницу. Я звоню, пока санитар не открывает дверь, делаю три шага внутрь и останавливаюсь. Я не помню имени санитара, он только пришел, когда меня выписали. Парень тридцати с лишним лет, с тонкими светлыми волосами.

– Отвести тебя в твою комнату, Янус?

Я пытаюсь не усложнять его работу, но могу только стоять и смотреть. Меня здесь нет, от меня ничего не осталось, но он-то этого не знает.

– Пойдем, Янус. Тебя ведь Янус зовут?

Он нервничает, переминается, поступает, как его учили, сочувственно обнимает меня.

– Ну вот, сейчас ты пойдешь со мной, и…

Я стою и смотрю. Он не может меня сдвинуть. Я просто стою, и всё. Он бежит по коридору и зовет на помощь.

Приходят несколько санитаров и врач. Они смотрят на меня, говорят обо мне, они боятся, что я внезапно сорвусь с катушек. Обсуждают меня, будто речь идет о ком-то другом. Кладут меня на носилки. Пусть делают, что хотят.

Карин замечает отметины на моей шее, оттягивает ворот и видит, что они идут до ключицы. На мне осторожно разрезают одежду. Говорят тихо, думаю, они не знают, что я их слышу, и ничего не делают, чтобы скрыть свои разговоры, не говорят на тайном языке врачей. Покойнику на похоронах выказывают больше почтения. Они говорят, что никогда еще не видели, чтобы человека так отделали, а он остался жив. С ужасом смотрят на огромные синие и лиловые отметины, расцветившие мое тело, как японские татуировки. Нажимают на разные точки и отступают в изумлении. Смотрят на меня, как маленькие дети, разглядывающие бородатую женщину.