|
Спешу в дом. По радио: «Что было самым запоминающимся в уходящем году?» Я вспоминаю о таблетке, которую вынул из коробочки у Эльсы. Угрызения совести. О чем я думал? Нащупываю таблетку в кармане кожаного кресла, беленькую малютку, крошечный атом в моих пальцах. Рассматриваю ее. Держу в вытянутой руке, как Мел Гибсон в «Гамлете» держал череп и вещал на староанглийском, что вот, мол, когда-то это был такой прикольный чувак, — и я чувствую себя Мелом, чувствую, как в моей груди бродит исландский текст, — только здесь все наоборот. Я беседую с той смертью, которая предшествует жизни, предотвращает жизнь: с крошечной белой черепушкой, сделанной на фабрике, полграмма атомного заряда, который предназначался яичникам Эльсы для защиты от метеоритного дождя из члена Магнуса. Вот эта крошка. Не больше точки над «i» в будущем имени того, кого пробудит к жизни ее исчезновение. Это возмутительно. Это — жизнь. Наша жизнь — ни больше ни меньше, чем забытая противозачаточная таблетка, — а все равно все из кожи вон лезут, чтобы прославить ее в веках. Произвол или Божье соизволение? Бог или червь? Чудо или чудачество? В данном случае да: Я. Introduction to the role of God [119]: Хлин Бьёрн. Я подношу пальцы, держащие таблетку, поближе к глазам, пытаюсь разглядеть в ней черты лица, изгиб рта или улыбку. Ну же! Улыбнись, если можешь, своему Богу, крошечная белая, убогая жизнь! Может, стоило позвонить ей, вернуть таблетку? Нет, уже поздно. Прошло пять дней. Она пропустила день. Она, по идее, сама должна была понять это, она же такая аккуратная, организованная, она же медсестра… И все же… Эльса перед шкафом в ванной рождественским вечером, готова лечь спать, осталось только… «нет, разве я ее сегодня уже принимала?» И — в постель… Ну и что, все равно риск, что у психолога поднимется, равен нулю, он и сам-то из своего кресла едва поднимается. Нет-нет, они наверняка это дело бросили, как и все, кто бросил курить. «У нас не ебутся». Они, наверно, это торжественно пообещали под прошлый Новый год. «Бросай делать это». Любиться — грех, курить — грех… Все хорошее вредно. Все отстойное полезно. Вот-вот. Грести не грех. Нет-нет. Со времен Адама и Евы продолжается все та же первородная гребля, и где-то на заднем плане анималист Ной собирается в очередное плаванье. Как вышибала в баре — выбирает посетителей из очереди: «Ты… и ты… нет, тебе нельзя…» — и отчаливает от пристани на своем отеле «Ковчег»[120], по житейскому морю, в омут головой; жена ему — после двух тысяч круизов по Средиземному морю — давно уже надоела, и он положил глаз на животных, изменяет ей с антилопами; шея жирафа, ревущего от страха божия в ноической качке; новые горизонты… И так, пока посудина без руля и без ветрил не врежется в гору Арафат… Но она же принимает эти таблетки! То есть Эльса. Меня мучит совесть. Я должен был об этом подумать. Мне придется его нянчить. Может, это будет монголоид? Holy Lax! [121] Вдруг мне кажется, что где-то далеко-далеко во Вселенной — метеорит (в телескоп он кажется размером с противозачаточную таблетку) со скоростью стоваттного света медленно приближается к моей голове. Судный день. — 63 —
|